"Ольга Ларионова. Картель" - читать интересную книгу автора

продолжать работу на вверенном мне участке?
- Можешь продолжать, а можешь и не продолжать. - Ощущение причастности к
какой-то общей тайне давным-давно рассеялось, и осталось только традиционное
смутное беспокойство, словно чего-то главного я так и не понял. - Можешь и
не продолжать, потому что одним рейсом со мной прилетела Ника.
Я давно уже заметил, что у натур, тонко чувствующих и разносторонне
одаренных, как правило, имеется некоторый сектор их бытия, в пределах
которого они до неправдоподобия равнодушны и неразборчивы.
Такой областью безразличия были в жизни Басманова женщины. Не то чтобы он
вообще без них обходился, нет - в непосредственной близости от него
постоянно просматривалась какая-нибудь юбка. Но упаси господи, чтобы он
потратил хоть малейшее усилие на завоевание даже самого достойного женского
сердца. Единственным проявлением внимания к женщине у Басманова было то, что
к ней он обращал свой байроновский фас, оставляя всему прочему девичьему
сонму буратинский профиль.
В данный момент тем геометрическим местом точек, с которых Илья смотрелся
в наилучшем своем ракурсе, и была упомянутая мною Ника, упоительная
белокурая растрепа, на первый взгляд загадочным образом сохранившая свои
восемнадцать лет, несмотря на двукратное замужество, второй раз весьма даже
знойное, ибо оно перенесло ее на несколько лет в труднопроизносимый город
Тируванантапурам, откуда она вернулась этим летом, чтобы иметь несчастье
увлечься Ильей Басмановым. Всю эту осень она демонстрировала ему свою
неприступность с напором шекспировской Беатриче, так что со стороны мне было
отчетливо видно, что Басманов обречен.
Поэтому я сказал ему про Нику и ни словом не обмолвился про Аську Табаки.
И туг - то ли потому, что про двух женщин я уже подумал и для соблюдения
триединства требовалась третья, то ли по какой другой причине, - но я вдруг
представил себе Аделю, тихо бредущую по темной дороге к себе в Савкино,
бросился за ней и где-то на полдороге догнал. Верный "домовой" семенил
рядом, и светлый латунный блик от его фонарика скользил по дороге, словно
подталкиваемый кончиками намокших Аделиных туфель. Я тихо шел следом, и вот
уже кроме собаки, нервно переступающей высокими, напряженно подрагивающими
лапами, мне еще чудилось старинное, шуршащее не намокающим в тумане атласом
платье Жозефины, подхваченное под самой грудью, - античное безжалостное
платье, ничуть не умаляющее некрасивости Адели, но непостижимо и единственно
с нею сочетающееся. Я брел по ночной дороге, с натугой постигая простейшую
истину, что гармония способна обратить неприметное в прекрасное, минуя
степень красивого. В моей голове набухало еще несколько открытий, равных
первому по своей свежести и оригинальности, но в этот момент я оступился и
"домовой", оглянувшись и узнав меня, порскнул в кусты и был таков.
Аделя, тоже догадавшись, кто ее преследует, тихонько ждала в темноте,
пока я приближусь, и в этой тихой покорности я безошибочно угадал тактичное
нежелание дать мне почувствовать, что она мне не рада.
Чтобы спасти положение, нужно было немедленно начать разговор, легкий,
непринужденный разговор, но тот привычный "инженерит", на котором мы все
изъяснялись в лабораториях, был неприемлем сейчас, когда передо мной во
влажной темноте чуть проступал силуэт высокой женщины в атласном платье,
подхваченном под самой грудью расшитым поясом... Я открывал и закрывал рот в
беззвучных потугах произнести хоть что-нибудь, за что меня тут же не
попросили бы идти своей дорогой. И благословлял осеннюю темноту за то, что