"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

Медленно выползает пчела...
О, с какой неохотой!

Кто-то из бескорыстных попечителей Антона Львовича всячески пытался
отвлечь его от этих странных и витиеватых представлений. Было испробовано
многое: горькая слабительная соль, сладкие успокоительные облатки, втирание
уксуса в лоб и виски, прикладывание ротастых пиявок, но все эти средства
были столь же бесполезными, сколь и безучастие Побережского, который не
морщился даже от липких пиявочных поцелуев.
И лишь только забава, принесенная в дом женихом работницы Павлы
(человеком тонким и чувствительным, как часто бывает у людей грубой
наружности), казалось бы, смогла отвлечь Антона Львовича от горестных
поисков его женщины-рыбы.
Речь идет о. (Лучше поставить точку, лучше не объяснять ничего, но
законы повествования не позволяют вот так просто прикусить язычок.)
И будто бы само собой началось чрезвычайное увлечение Антона Львовича
Побережского тараканьими бегами. Он даже втравил в затею и Артура с
Германом, и сентиментальная кухарка Ангелина радовалась до слез, когда
видела, что наконец-то дети с отцом объединены общим делом.
Побережский усаживал сыновей в самой большой комнате и, ходя перед
ними, словно шагомер, долго, с каким-то невиданным поэтическим пылом
рассказывал им о своих планах, о международных победах, о славе и о
бессмертии.
Откуда-то из Европы было выписано сразу несколько дюжин отвратительных
прусаков, по-особому скороспелых, болезненно шустрых, относящихся - как было
указано в церемонном сопроводительном письме - к редкой беговой породе,


"необычайно хрупкой, чувствительной и эмоциональной, но
при правильном обращении способной вознаградить владельца
несметным количеством разнообразных призов...".


Ими сперва просто любовались и выдумывали простые человеческие имена (к
примеру, один был Иван Серафимович Евграфов, другой - герр Штих, третий -
синьор Берелли), потчевали какими-то особыми салатами; затем наняли
чернявенького, с тонкой талией педагога, который, заломив за обучение
несусветную цену, запирался с питомцами в специально отведенной, темной и
душной комнате, откуда после доносились мрачно-гулкие, спиритические
завывания. Он выходил оттуда на заплетающихся ногах, бледный донельзя, с
налитыми кровью глазами, требовал себе сердечных капель (ханжеский эвфемизм,
из-под которого сквозило желание поскорее хлопнуть рюмку водки), отмечал
таланты и усердие учеников и хвастал, что уже насобачился говорить с
Евграфовым по-русски, а со Штихом, естественно, по-немецки: "Mensch, so
einer bist du geworden?!".* "Хотя, друзья мои, - он назидательно тряс
указательным пальцем, - именно с этими двумя приятелями у меня больше всего
хлопот, особенно с чертовым герром, все ему, видите ли, не так, все он,
видите ли, норовит выкинуть по-своему".
______________
* Mensch, so einer bist du geworden?! (нем.) - Так вот ты кем стал,