"Алексей Ланкин. Лопатка" - читать интересную книгу автора

руки с некрасивыми плоскими ногтями. Я не стыжусь этого уродства и даже
подчеркиваю его, выставляя руки напоказ. Оно не портит моего облика, а
оттеняет его.
Но возвращаюсь к Мареку. Соученики не забывали о том, что он еврей, но
травили его скорее по привычке: вяло и без выдумки. Проходя мимо, ему
отпускали пинок под зад или чилим по затылку - но могли и не отпустить.
Марек при приближении возможного обидчика на всякий случай всегда вздрагивал
и замирал - в надежде, что на сей раз обидчик будет спешить и не обратит на
него внимания. Почти никто не задерживался около него дольше, чем на один
пинок или на один чилим. Лишь одному мне никогда не прискучивало подолгу
упражняться с Мареком. Я отводил его в укромный угол и заставлял
декламировать на разные лады:
Мы, евреи - все солдаты.
Как война - так фр-р-р тайга!
Марек всякий раз старался проговорить стишок именно так, как я требовал.
Я слушал и со свойственной мне уже тогда острой наблюдательностью
вглядывался в его глаза. В этих глазах медового цвета за животною боязнью я
различал бесконечное терпение и неотделимую от него силу не этого униженного
юноши, но всего его народа.
Разумеется, мои занятия с Мареком были разнообразны. Он был тщедушен и
слаб, и я часто заставлял его отжиматься от пола - порою и сам садясь к нему
на плечи, чтобы ощутить, как бессильно вздрагивает подо мною худая лишенная
мышц спина. Или устраивал музыкальные вечера, если случались поблизости
зрители - которых, в сущности, я уважал не больше, чем самого солиста. По
моей команде Марек, не имевший ни голоса, ни музыкального слуха, затягивал
что-нибудь из нравившегося публике: например, Гоп со смыком. Либо изображал
тапёра из салуна на Диком Западе:
Твоя мартышка мочит х...й в моём стакане!
при этом тряся руками, как при игре на фортепиано.
А я, не взглядывая в сторону зрителей и тем менее зрительниц - как
противны мне были эти клуши с толстыми ляжками, которые они из-под коротких
юбок выставляли напоказ для таких же животных, как они сами! - всё пытался
проникнуть в глубину его медовых глаз. Меня остро занимала эта загадка: как
многократно отринутый Богом и тысячелетиями гонимый людьми народ ухитрился
пережить всех своих гонителей - и, страшно сказать, не переживёт ли самого
Бога? И в то же время, как бы со стороны, я любовался собою. Я был плечист,
крепок и особенно привлекателен рядом с худым сутулым Мареком.
Потешаясь над Мареком, мои однокашники ни разу не спросили меня: А сам-то
ты, Кригер... Не пархат? Справедливости ради отмечаю, что для подобного
вопроса требовалось куда больше отваги, чем для рутинного пинка под зад
Мареку Гольдману. Мой вес еще до окончания школы достиг восьмидесяти
килограммов, и двухпудовую гирю я выжимал каждою рукой не меньше тридцати
раз.
Никого, пожалуй, не вспоминаю я с такою ясностью и с такою
благодарностью, как Марека. Натуры, отдающиеся во власть половому инстинкту,
воспевают первую любовь - но насколько же выше и богаче чувство, которое я
испытывал к Мареку! И как многому научают подобные взаимоотношения - как в
сфере высокой эстетики, так и на почве простых житейских премудростей.
Например, где как не на живом примере узнаешь, что угроза боли действует
быстрее и вернее, чем сама боль? И что за объект эстетических этюдов вряд ли