"Лазарь Лагин. Остров Разочарования" - читать интересную книгу автора

быстро упало за горизонт.
Минут через двадцать все покрылось душной и влажной тьмой тропической
ненастной ночи. Но до этого Егорычев имел возможность увидеть длинную и
извилистую цепочку отчаянно дымивших транспортов, набиравших скорость и
уходивших противолодочным зигзагом, неясные контуры эскортных кораблей, уже
почти сливавшиеся с почерневшим океаном, мохнатые конусы воды над местами
взрывов глубинных бомб и кое-где одинокие черные точки, подымавшиеся и
опускавшиеся на окровавленных закатом волнах, как портовые буи. Это были
головы людей, пытавшихся вплавь нагнать быстро уходивший конвой. После
каждого взрыва этих точек становилось все меньше и меньше. Егорычев понял,
что их глушит и топит гидравлическими ударами взрывов, и поплыл в обратную
сторону. Сквозь грохот глубинных бомб и нараставший вой ветра до него
долетали предсмертные крики, ему не давали покоя мысли о Михал Никитиче,
которого уже не было в живых и который, быть может, был бы сейчас рядом с
ним, если бы, вместо того чтобы по-мальчишески обижаться, Егорычев догадался
пригласить его подняться с ним на палубу и прогуляться.
Егорычев плыл экономно, стараясь не выбиваться из сил, хотя, казалось
бы, экономить их было уже не к чему. Не все ли в конце концов равно, уйдешь
ли ты на дно несколько раньше или позже? Через минуту-две надвинется ночь, а
самая близкая земля в сотнях миль.
И вот все захлестнуло кромешным, стонущим мраком. Тяжело и грозно
раскачивается под Егорычевым шипящая черная бездна. Соленые брызги обжигают
глаза. Он их крепко закрывает: все равно ничего не видно. Одежда набухла,
ботинки оттягивают ноги, словно они из чугуна. Егорычев - неплохой пловец.
Он мог бы, пожалуй, как-нибудь освободиться от кителя, но на кителе его
боевые награды, и нет в мире опасности, которая заставила бы Егорычева с
ними расстаться. Вообще надо трезво смотреть на вещи: даже раздевшись донага
и при самой экономной трате сил ему, скорее всего, не продержаться до
рассвета. Да и чем ему, собственно, полегчает, когда взойдет солнце? Однако
Егорычев никак не собирается сдаваться. Он не цепляется за жизнь, он за нее
борется - упорно, расчетливо, используя малейший шанс.
Удивительное дело: никогда человеческая мысль и память не работают с
такой необычайной, поистине стереоскопической четкостью, как в те считанные
мгновения, которые отделяют гибнущего человека от конца его жизненного пути.
Стоило Егорычеву зажмурить глаза, как перед ним стремительно пронеслась вся
его жизнь.
...Мама утром ведет его за ручку в детский сад в Большой Козихинский
переулок... Отец впервые показывает ему громыхающую, огромную, как пароход,
ротационную машину, на которой отец работает печатником... Вот восьмилетний
Костя с первой своей похвальной грамотой, бережно свернутой в трубочку и
перевязанной бечевкой от завтрака, возвращается из школы и, переходя улицу
Горького (тогда она еще называлась Тверской) у Старо-Пименовского переулка,
чуть не попадает под трамвай (тогда еще по улице Горького ходили трамваи)...
Первые зимние каникулы у деда Леши, недалеко от Клина, под Москвой. Снег,
играющий голубыми, желтыми, красными, фиолетовыми, оранжевыми, зелеными
искорками. Реденькая березовая рощица в ясном морозном воздухе точно в
хрустале. Темно-синий сосновый бор в просветах между далекими косогорами,
как "море-окиян" из бабкиной сказки. Дед встречает Замерзшего Костю на
пороге, веселый, сухонький, в ловко подшитых валеночках, покашливает в
кулачок. Он до революции в Клину стекло дул на стекольном заводе и с той