"Пер Лагерквист. Карлик" - читать интересную книгу автора

судьба не была бы уже человеческой судьбой.
И все же мы созданы вечно стремиться в небо, ощущать себя причастными к
нему. И все же оно _существует_, оно открывается нашему взору, как некая
абсолютная реальность. Оно такая же реальность, как наша неволя.
Зачем существует это бесконечное пространство, все равно для нас
недоступное? - рассуждал он. Что за смысл в этой безграничности вокруг
нас, вокруг жизни, если мы все равно те же беспомощные невольники и жизнь
остается все той же, столь же замкнутой в самой себе? К чему тогда,
собственно, эта неизмеримость? Зачем нашей мизерной судьбишке, нашей
тесной долине столь величественное окружение? Разве мы счастливее от того?
Непохоже. Скорее, только еще несчастнее.
Я внимательно изучал его - что за мрачное выражение лица, какая вдруг
глубокая усталость в старческом взгляде!
Делаемся ли мы счастливее, стремясь отыскать истину? - продолжал он. Я
не знаю. Я лишь стремлюсь отыскать ее. Вся моя жизнь была неустанными
поисками истины, и мне казалось порой, будто я ее прозреваю, мне будто
приоткрывался кусочек ее чистого неба. Но ни разу небеса не отверзлись
мне, и взгляд мой ни разу не упился видом бесконечности, без которой
ничего не постичь на земле. Сие нам не дозволено. Оттого все мои усилия
были, по сути, тщетны. Оттого все, к чему бы я ни прикасался, оставалось
полу истиной, оставалось недоноском. С болью думаю я о своих творениях, и
с болью и грустью смотрят на них, должно быть, другие - так смотрим мы на
античную статую без головы и конечностей. Уродливым, незавершенным было
все, что я создал. И незавершенным оставляю я все после себя людям.
Да и что в том удивительного?
Такова уж человеческая судьба. Неизбежная судьба всех человеческих
усилий, всех человеческих творений. Все созданное нами - лишь первый шаг
на пути к тому, чего никогда не достигнуть, что не должно и не может быть
нами достигнуто. Вся человеческая культура, в сущности, лишь первый шаг на
пути к чему-то недостижимому, совершенно для нас непосильному. Она высится
уродливым, трагически жалким обрубком античной статуи. А сам человеческий
дух разве не тот же жалкий обрубок?
Что пользы в крыльях, если они все равно никогда не смогут вознести нас
к небу? Они лишь тяготят вместо того, чтобы освобождать от бремени. Мы
тяготимся ими. Мы волочим их за собой по земле. В конце концов они
делаются нам ненавистны.
И мы чувствуем облегчение, когда сокольничий, утомившись своей жестокой
забавой, надевает нам на голову колпачок и мы погружаемся во тьму.
Он сидел не двигаясь, подавленный и хмурый, горько сжав рот, и глаза у
него горели мрачным огнем. Я был, признаться, страшно изумлен. Неужели это
он, тот самый, кто совсем еще недавно восторгался беспредельным величием
человека, кто предрекал ему всемогущество, предрекал, что человек, подобно
всесильному монарху, будет царить в своих великолепных владениях? Кто
изображал человека чуть ли не божеством?
Нет, я не могу его постичь. Я ничего не понимаю.
А герцог слушал его открыв рот, плененный умными речами маэстро, хотя
они полностью противоречили всему тому, что он до сих пор слышал из его
уст. Он был совершенно с ним согласен. Ничего не скажешь, способный
ученик.
Как связать одно с другим? Каким образом они умудряются совмещать в