"Роберт Ладлэм. Завет Холкрофта" - читать интересную книгу автора

четверть второго он услышал в трубке заспанный голос Буоновентуры:
- Кажется, у тебя возникла проблема, Ноули?
- Боюсь, не одна. Что случилось?
- Секретарь-телефонистка дала мой номер этому копу из Нью-Йорка,
лейтенанту Майлзу. Он следователь. Ну и развонялся же он! Сказал, что ты
должен был поставить в известность полицию о своих перемещениях по стране,
не говоря уже об отъезде за границу.
Боже, он совсем забыл! И только теперь ему стало ясно, как важно было
это требование. Ведь стрихнин предназначался для него. Неужели и полиция
пришла к такому же выводу?
- Что ты ему сказал, Сэм?
- Да я сам взвился. Только так и можно осаживать этих зарвавшихся
фараонов. Я сказал ему, что ты срочно выехал на геодезические съемки в район
возможного строительства, в котором заинтересован Вашингтон. На острова чуть
севернее Панамского канала. Это все равно, что ничего не сказать.
- И он это съел?
- А что ему оставалось? Он решил, что мы тут все дураки набитые, и я с
ним не стал спорить. Он дал мне два номера, чтобы ты ему позвонил. Есть
карандаш?
- Пишу.
Холкрофт записал два номера - телефон авиатранспортной полиции в
Нью-Йорке и домашний телефон Майлза, поблагодарил Буоновентуру и пообещал
связаться с ним на следующей неделе.
Дожидаясь разговора с Кюрасао, Холкрофт распаковал вещи. Он сидел в
плетеном кресле перед окном и смотрел на белеющий во тьме ночи пляж и черный
океан, в котором отражался полумесяц. Внизу, на коротком отрезке улицы,
бегущей вдоль набережной, виднелись белые зигзагообразные линии: знаменитая
Копакабана - "золотой пляж" Гуанабары. Однако в представшей взору Холкрофта
картине ощущалась какая-то пустота, и вовсе не оттого, что в этот час пляж
обезлюдел. Открывшийся из окна вид был слишком красивым, слишком ласкающим
глаз. Сам Ноэль никогда бы не стал застраивать так это место. В здешнем
пейзаже отсутствовало своеобразие. Он перевел взгляд на оконные стекла.
Делать было нечего - только думать, отдыхать да мечтать о том, как бы
поскорее лечь спать. В последнюю неделю ему плохо спалось. Наверное, теперь
заснуть будет еще труднее. Ибо сейчас он знал то, о чем раньше не
догадывался: кто-то пытался его убить.
Это знание породило в нем странное чувство. Он просто не мог поверить,
что кому-то понадобилось его убивать, что кому-то нужна его смерть. И тем не
менее некто принял это решение и отдал соответствующий приказ. Почему? Что
он такого сделал? Это связано с Женевой? С его заветом?
"Речь идет о миллионах". Это были не просто слова ныне покойного
Манфреди. Это было предупреждение. Это было единственно возможное
объяснение. Произошла утечка информации, но неизвестно, сколь далеко она
распространилась, кого эта информация касалась или кого могла разгневать.
Как неизвестна и личность человека - или людей, которые противились
размораживанию счета в женевском банке, чтобы сделать его предметом долгой
тяжбы в международном суде.
Манфреди был прав: единственно правильное решение состояло в том, чтобы
выполнить все предписания так, как того и требовали три человека, которых
грозил уничтожить монстр, ими же и порожденный. "Следует искупить вину".