"Димфна Кьюсак. Солнце - это еще не все" - читать интересную книгу автора

нее говорили, что она "садовница милостью божьей". Лиз смеялась, не видя за
этим ничего, кроме красивой штампованной фразы. Но ведь что такое
штампованные фразы, как не истины, которые сами мы не умеем облечь в слова?
Но надо торопиться, пока не пришел Старый Мак. Лиз права: когда
кто-нибудь из них срезает цветы, Старый Мак ведет себя так, будто это его
режут по живому телу.
Элис надела свои двойные очки, оглядела корзину, и в ней волной
поднялась радость: теперь, когда она видела каждую росинку и каждый
лепесток, это богатство подробностей доставило ей новое удовольствие. И
цветы - все до единого - были без малейшего изъяна. Ведь она срезала их для
дня рождения Розмари. Только бы Лиз и Лайша опять не были с ней грубы! Они
стали такими нетерпимыми ко всем, кто не разделяет их взглядов.
На фабрике по ту сторону железной дороги заревел гудок. Четверть
восьмого!
Элис торопливо вернулась на кухню, поставила цветы в ведро под
раковиной и накрыла их намоченной салфеткой. Потом нарезала шесть
апельсинов, положила их в соковыжималку и проглотила набежавшую слюну, когда
брызнул сок.
Голоса молодых Манделей, прощавшихся с Мартином и Лиз, вдруг вызвали у
нее чувство, слишком смутное, чтобы его можно было назвать воспоминанием, но
тем не менее оно сдавило ее сердце, как соковыжималка - апельсины.
Ее взгляд упал на календарь, и, вздрогнув, она вспомнила, что десятое -
день рождения Реджа... Реджа, ее жениха, которого у нее отняла война...
Она прогнала это воспоминание. Что толку вспоминать?
Когда Мартин и Лиз влетели в кухню, Элис ставила стаканы с соком на
стол. Это была самая счастливая минута ее дня. Ей нравилось смотреть, как
Мартин, обычно такой торжественно серьезный, оживляется после тенниса, пьет
с Лиз сок, улыбается ее шуткам и весело спорит, когда она слишком уж
преувеличивает, рассказывая об их утренней игре. Ей нравилось смотреть на
раскрасневшиеся щеки Лиз, на смеющиеся щелочки ее сияющих карих глаз. Только
в эти минуты она еще могла тешить себя иллюзией, будто дочь ее брата - и ее
дочь.
Она поторопила их пойти переодеться - не то они опоздают! - и принялась
за дело.
Элис часто жаловалась, но на самом деле (хотя она никому не призналась
бы в этом) ей нравилась утренняя спешка, нравилось ощущение, что она
работает наперегонки со временем. Именно тогда она чувствовала себя ближе
всего к ним, знала, что она им нужна. Готовя завтрак, она слышала у себя над
головой их шаги, потом раздавался стук двери в ванной, и эти давно знакомые
звуки подсказывали ей, что пора бросить грудинку на сковороду, или положить
отбивные на рашпер, или опустить яйца в кастрюльку, чтобы все было готово
как раз в ту минуту, когда Мартин войдет в столовую.
Этот привычный ритуал складывался постепенно - с того дня, как умерла
их мать, а через неделю после нее - их старая экономка миссис Бенсон. Они не
сумели найти никого подходящего, и Элис заявила: "Мне легче все делать
самой, чем тратить полжизни на то, чтобы объяснять бестолковой женщине, что
делать, а потом указывать, как плохо это сделано. Я сама со всем справлюсь,
если мы найдем приходящую прислугу".
И с тех пор в их доме сменилось много пожилых женщин самых разных
национальностей, слившихся в общем названии "новоавстралийцы" - симпатичных