"Димфна Кьюсак. Солнце - это еще не все" - читать интересную книгу автора

своих учениц настоящих леди.
Вот так в семь лет Лиз против воли надела форму, которая лишь
незначительно изменилась со времен королевы Виктории, и по утрам полная
злости уезжала с Розмари, чтобы днем вернуться в сопровождении Элис, а Лайша
семенила рядом с Дональдом за угол в начальную школу, которая не требовала
ни формы, ни платы, а взамен давала так много, что вскоре Лайша уже могла
восполнять пробелы в образовании Лиз из собственных запасов знаний.
Если бы миссис Белфорд нарочно хотела укрепить дружбу, возникшую только
потому, что две маленькие девочки жили рядом и играли вместе, она не могла
бы найти лучшего способа. Получи Лиз разрешение ходить в начальную школу,
она, несомненно, обзавелась бы там новыми подругами, но кипевшее в ней
возмущение помешало ей почувствовать себя своей в школе Св. Этельбурги, где,
кроме того, к ней относились с некоторым недоверием, как к девочке, которая,
как ни прискорбно, интересуется учением. И Лиз изо дня в день возвращалась
домой, послушно целовала бабушку, послушно сообщала ей цензурованную сводку
последних школьных событий, пила свое молоко и съедала свой кекс, потом
уходила снять форму и полчаса упражнялась в игре на рояле. У нее не было ни
музыкального дарования, ни вкуса к этому занятию, но школа Св. Этельбурги
поддерживала веру миссис Белфорд в мистическую роль игры на рояле в
сотворении настоящих леди. Кончив упражнения, Лиз официально уходила к себе
в комнату, громко хлопала дверью и тихонько убегала по черной лестнице,
через сад и дыру в изгороди в соседний сад, где они с Лайшей приветствовали
друг друга радостными воплями двух задушевных подруг, которые не виделись
целые сутки.
Отучить Лиз от этой привычки не удалось ни выговорами, ни наказаниями,
а когда бабушка погрозила, что ее, если она и дальше не будет слушаться,
отошлют в закрытый пансион, она отрезала:
- Уж лучше пансион, чем школа Святой Этельбурги.
В конце концов ее оставили в покое, уповая на то, что с возрастом эта
дружба будет забыта. Родные Лиз были не в силах понять, чем может такой
невыносимо интеллигентный дом, как дом Манделей, привлекать маленькую
девочку; им даже в голову не приходило, что там она находила и смех и особое
тепло семейной жизни, какого не встречала больше нигде.
На кухне ли, в общей комнате или в комнатах Дональда и Лайши Лиз
постоянно испытывала бодрящее ощущение, что жизнь в этом доме началась
только сегодня. Она не анализировала облегчения, которое испытывала,
проскользнув через дыру в изгороди, когда была ребенком, но, став старше,
поняла, что за этой изгородью она сбрасывала с себя гнет прабабушки, бабушки
и даже отца и тети Элис, точно тяжелое пальто, мешающее двигаться. Дом
Манделей принимал ее как ее самое. Их образ жизни служил для ее
развивающегося сознания постоянным источником удивления: он принадлежал
миру, лежащему вне мира ее семьи, - миру, быть может, страшному и
трагичному, но манящему, а в безопасной домашней стезе ее бабушки и тетки
или даже в профессиональной ортодоксальности ее отца ничего манящего не
было.
Иногда она приглашала Лайшу к себе, и они бесшумно пробирались наверх
по черной лестнице. В ее комнате они запирались с книгами, которые она
покупала сама, и обсуждали, понимая друг друга с полуслова, темы, понятые
лишь наполовину.
Когда ее бабушка выражала недовольство, что она слишком много времени