"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

вообще начисто отрицал, что знаю его, не слышал, мол, о таком и все, а когда
окончательно убедился, что он дает показания, да еще так называемые
правдивые, - выгораживал его, что было сил. А как они принюхиваются к
каждому неосторожному слову, ко всякой гримасе, вздоху, даже умолчание им
сигнал... Раздразнить, поколебать равновесие, довести до бешенства,
отчаяния... Упаси тебя Боже, если ты раб какого-нибудь тайного порока, если
ребро твое с изъяном - уж они тебя за него подцепят... Прямо распирало от
досады, когда читал показания всех этих "комитетчиков". "Кто их за хвост
тянет - такое рассказывать". Это, конечно, верно, но и кричать об этом в
кабинете следователя - не верх мудрости.
Мы с ним поехали тогда в Румбулу, к скромному камню на месте расстрела
тысяч евреев. По лесу, меж по-весеннему сероватых сугробов - к той последней
поляне. Поступь ли наша была страдальчески тиха, вожделение ли их оглушило -
они не сразу нас заметили, белобрысые, ражие. Потом она тихо ойкнула,
разогнулась и отпрянула одергивая сзади пальто. "Нашли место для козлячьих
игр!" - вырвалось у меня, но они уже торопливо удалялись, увязая по колено в
снегу. Эта сценка мне надолго вроде символа.
На обратном пути Бутман слишком часто оглядывался, чтобы все его
вопросы о житье-бытье можно было принять за обычную трепотню - мне было
ясно, что он к чему-то клонит. "Как у тебя с шансами на выезд?" - спросил он
наконец. "Пока никаких, - говорю. - И похоже, что надолго. Если..." "Что?" -
нетерпеливо повернулся он ко мне. "Если не будет хорошей встряски,
приличного скандала, который им не удастся замять. Пока каждый из нас думает
только о себе - лишь бы ему вырваться отсюда, - толку мало. Не вопрос о
выезде отдельных лиц, а проблема беспрепятственной эмиграции для всех
желающих уехать должна нас волновать. Только на этом пути можно чего-то
добиться, а не слезливыми посланиями в Кремль и в ООН... Это если говорить о
тебе, обо мне, о всех нас вместе. Но мы сидим по углам и действуем в
одиночку. Что касается лично меня, то я отсюда выберусь. Во всяком случае
так мне мнится". "Сначала давай потолкуем о всех желающих. Что именно мог бы
ты предложить?" "Видишь ли, конкретно я пока вряд ли что смогу тебе сказать:
в Риге я недавно, ни людей, ни здешней ситуации толком не знаю. Говоря о
скандале, я ни в коем случае не подразумеваю искусственную
сконструированность его, спровоцированность. Тут все должно быть чисто.
Схематически обстановка мне рисуется следующим образом. У многих раздражение
на грани взрыва - немотивированные, часто издевательские по смыслу отказы,
годы жизни на чемоданах в ожидании милости, отсюда и личная, и
профессиональная, и квартирная, и прочие неурядицы и т. д., о чем сам
отлично знаешь. Легко себе представить, что не сегодня-завтра какая-то
группа людей, объединенных отчаяньем, решится на тот или иной
экстраординарный шаг. Сами они при этом могут пострадать и очень даже, но
для многих других пробьют солидную брешь в китайской стене. Благоразумие
битого (того, за которого 2-х небитых дают) подсказывает мне: "жди, жди,
жди, и ты окажешься там без особых усилий". Но совесть дополняет: "по чужим
костям", - а темперамент, с одной стороны, презирает ожидание, а с другой,
объединившись с совестью и нетерпением, понуждает к участию во всем, во всех
стадиях пути к цели". "Ну, а все-таки? Конкретно?" "А черт его знает! Ну,
можно, на приклад, сколотить группу человек из 30-40 и объявить голодовку,
требуя, чтобы статьи 13 и 15 "Всеобщей Декларации прав человека" перестали
быть пустым звуком. Только чтобы не дешевить, не для нагуливания аппетита