"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

соображениями о шагах, которые ему надо будет предпринять, чтобы добиться
разрешения на выезд для своей жены.
Прокурор: - А как же вы, зная о психической болезни Федорова, хотели
принудить его к побегу за границу, в чужие места, далеко от родных и
близких?
Я: - Знания мои в области психиатрии не велики, однако мне известно,
что перемена места жительства зачастую благотворно действует на психику.
Остальное как-нибудь потом - уже 8 часов...
Вечером. Завершился опрос подсудимых, принялись за свидетелей. Дымшиц
упорно тащит Бутмана в соучастники. Не понимаю. Похоже на издержки
прямолинейной честности: он говорит правду без всяких подмалевок,
нелицеприятствуя, не выбирая выражений - касается ли это подельников или
советской власти. Но, право же, Шемякин суд не то место, где правдивость
всегда моральна, где можно сводить счеты - личные они или иные.
Сильва, похоже, больна. Никак не удается переговорить с нею. Нас
рассадили в продуманном порядке, так что общение предельно затруднено - на
каждого из нас по конвойному, сторожащему всякое движение глаз. Вчера мне то
и дело улыбались из зала Люся и Бэла. Сегодня Бэла укатила в Москву - будет
только на приговоре теперь.
Утром подлетел сияющий Лурьи. "Спешу порадовать! Вы так стремительно
говорили, что секретарь не успел записать и половины вашего выступления".
Я: - Увы, тетрадь у меня изъяли и передали в суд...
Мы с Аликом пытаемся подать некоторые чудачества Юрки как такие
свойства психики, которые связаны с ограниченной вменяемостью, однако наши
попытки затолкать его в больницу, избавив от лагеря, слишком неуклюжи и
банальны, чтобы оказаться успешными. А главное, они, по-видимому,
противоречат намерениям КГБ - в ином случае даже намека на психопатию бывает
достаточно. Но почему сам он не хочет нам подыграть? Боязнь ярлыка
"психически ненормален"? На него это не похоже. И прежде некоторые
странности его поведения давали повод здравомыслам, проводящим слишком
близко от себя черту, за которой начинается безумие, считать его не вполне
нормальным. Он относился к этому со спокойным пренебрежением. Или он решил,
что искать снисхождения суда - да еще таким путем - унизительно? Боюсь, он
получит наравне со мной.

18.12. Выступления свидетелей порой были прекомичными. А над словами
Пелагеи Степановны, Юркиной матушки, я смеялся, чуть не плача, - столь
простодушны были ее слова и столь печально ее лицо. "Он мне все твердил, что
за ним следят. Да плюнь ты на них, сыночек, говорю - подумаешь, что следят?
А за кем не следят? За мною всю жизнь следят, а я - ничего... Ну все-таки
пошла я на Лубянку. Принял меня какой-то офицер. Я говорю: перестаньте
преследовать моего сына, он никакой не враг вовсе..."
Прокурор: - А почему вы пошли именно на Лубянку, а не куда-нибудь еще?
Почему вы решили, что за вашим сыном следит именно КГБ?
Она: - А кто же еще? Что уж я глупая что ли совсем?!
До понедельника нам дали перекур.
Лурьи: - Сейчас начнется дополнительный опрос. Может вы решитесь на
осуждение такого способа репатриации?
Я: - Ни-ни. Могу сообщить только, что сожалею о случившемся, но боюсь,
что это прозвучит весьма двусмысленно.