"Сергей Кузнецов. Семь лепестков " - читать интересную книгу автора

вымыслом, в том смысле, в каком оказываются вымыслом детские сказки. Это
была правда -иная правда, сокрытая от всех, кроме нее и Алены. А теперь,
после алениной измены - от всех, кроме нее. Где-то в иных пространствах и,
может быть, временах существовали семь огромных камней, существовал замок с
семью башнями, украшенными символами планет; существовал иной мир. Она одна
знала ход туда - и вот теперь, словно в благодарность за многолетнее
терпение, двери приоткрылись, и дыхание этого мира коснулось весенней
Москвы.
Госэкзамены Мила сдала словно в тумане; казалось, кто-то чуть слышно
подсказывает ей ответы, воскрешая в памяти слова преподавателей, которых она
совсем не слушала на лекциях: там она была погружена в свой мир, ожидала
тайных сигналов - проступавших меловыми каракулями на институтских досках,
тенями на полу аудиторий, дуновением ветра сквозь распахнутое окно,
изредка - голосом в телефонной трубке.
Нельзя сказать, что они разговаривали - просто иногда, всегда утром,
когда родители уже уходили на работу и Мила одна просыпалась в своей
постели, он напоминал о себе - какой-нибудь фразой, несколькими словами,
именами, которых никто не знал, кроме Милы. Она вешала трубку - и каждый раз
ловила себя на мысли, что все это - только продолжающийся сон. Временами ей
казалось, что рядом с собой она видит чей-то смутный образ, словно мираж в
пустыне... но никаких следов Дингард не оставлял: надписи исчезали со стен,
и только память хранила слова утренних телефонных приветствий.
Она просила, чтобы он оставил какой-нибудь предмет, что-нибудь, что
могло бы всегда напоминать ей о неразрывной связи с Семитроньем;
какое-нибудь доказательство того, что все происходящее действительно
реально.
В конце августа родители взяли два дня отгулов и уехали на дачу. Мила,
словно следуя своим предчувствиям, в последний момент отказалась. Впереди у
нее было три дня одиночества, когда никто не мог бы помешать ей молча
сидеть, покрывая завитушками чистый лист бумаги, в ожидании телефонного
звонка или иного знака.
Мольбы ее были услышаны: в первый же день она получила письмо.

Зара Александровна и Станислав Петрович вовсе не казались Олегу
идеальной компанией. Он собирался уехать в воскресенье днем, домчаться до
Москвы, слушая "Менструальные годы" Current 93. Под псевдофольклорные напевы
английских кроулианцев пейзажи проносились бы за окнами подержанных
"Жигулей", которые давно уже тянули только на то, чтобы быть средством
передвижения. Но чем непрезентабельнее выглядела машина, тем больше Олег
чувствовал свое родство с ней... Учись у сосны - будь сосной; учись у
"Жигулей" - будь "Жигулями". Не важно, в конце концов, на чем тренировать
свои дзенские навыки - и для городского жителя "Жигули" ближе сосны... тем
более, что и сосны в Подмосковье иные, чем в Японии.
Но планам неспешной поездки не суждено было сбыться: еще с вечера
соседи попросили Олега добросить их до дома: мол, заготовили варенья, и не
хочется тащить его на автобусе. К тому же у Станислава Петровича
что-топошаливало сердце , и потому они хотели пораньше попасть в Москву,
чтобы не ехать по жаре. "Пораньше" оказалось часов в десять утра - и слабые
протесты Олега потонули в армянском напоре Зары Александровны, которой он -
еще с детства - совершенно не мог отказать. Олег подумал, что вряд ли их