"Олег Куваев. Азовский вариант" - читать интересную книгу автора

его не убить.
Три Копейки посмотрел на струю, которая лидась из бочки в стаканы, и
вяло посоветовал:
- Лучше вино под рукой держи, Адик. Я твоего дружка знаю. Пенсионер,
как все, только дурак: рыбу удочкой ловит. За что таких убивать?
- За идею, - сказал Адька.
- Он крепкий мужик. С затылка заходи, как решишься пристукнуть, -
дружелюбно посоветовал Три Копейки.
Адька рассмеялся. Ему нравился этот вялый циник, с которым он
познакомился на ночной реке при необычных обстоятельствах. Безалаберная и
рисковая жизнь браконьера, как ему казалось, была в чем-то сродни его
жизни - близостью ее к воде и земле, чуть большей, чем у среднего
гражданина, повседневной опасностью.
- Вот пойду я в инспектора и изловлю тебя, - сказал он.
- Поймать ума не надо, - сказал Три Копейки. - Приезжают глупые люди и
ловят. Потом уезжают. В инспекции только умный без нагана долго служит.
Механика жизни, друг. Соблюдение взаимной видимости.
- Тоже мне механика, - пренебрежительно сказал Адька. - На одну рыбину
пять человек. Трое ловят, двое охраняют.
- Не скажи-и, - вздохнул Три Копейки. - Не скажи-и.
- Пойду, - сказал Адька. - Отпускник должен перемещаться. Активный
отдых - друг здоровья.
Три Копейки вышел на улицу и опять встал над обрывом. Привычная
утренняя доза вина прогнала усталость. Три Копейки чувствовал себя
человеком. Рыжая азовская степь парила невнятными миражами, древние коршуны
кружились над древней землей, и над всем стоял он, коричневый человек в
выгоревшей ковбойке - наследник древнегреческих береговых бандитов, турецких
контрабандистов, разбойных казаков в горских бешметах и прочих вольных
элементов от глубины веков до эпохи социализма с еще не изжитым наследием
проклятого прошлого.
За стеной захрипел патефон: Иисус Христос закрутил на патефоне
пластинку, напетую хриплым баритоном неведомого одессита:

Наложи мне, сестричка, повязку,
кроме раны, еще и на грудь,
чтобы сердце, забывшее ласку,
успокоилось как-нибудь...

Иисус Христос иногда жил в шоке войны, куда возвращала его боль в ноге,
отрезанной двадцать лет назад. Солдатская инвалидная песня помогала забыть
поля, где визжало железо, и запах госпитальных бинтов.
Три Копейки знал, что, когда Иисус крутит пластинку, в буфет заходить
нельзя, и потому уселся на горячую потрескавшуюся глину. Палящий солнечный
смерч опрокинул его на спину. Три Копейки прикрыл ладонью глаза и стал
тихонько похрапывать: морщины разгладились, безвольно расслабились губы.
Браконьер-профессионал исчез и превратился в кейфующего на воздухе
подвыпившего человека.
Адька быстро пересек булыжную площадь. Спешить было некуда, но он еще
не усвоил искусство шаркающего курортного променада.
Перед рыночным входом стоял галдеж. Толстые смуглые казачки в цветастых