"Олег Куваев. Два выстрела в сентябре" - читать интересную книгу автора

ли.
Мне без конца хотелось смотреть здешний лес: сосняк, березовую чащобу и
заросшие ивняком нескончаемые болота. Можно сказать, что видал лес: вятские
мачтовые бора, горные шубы тянь-шанских елей, глухую тайгу Приамурья и
колымскую лесотундру, но здесь было другое, и не с чем было сравнить.
Главная особенность здешнего леса была в том, что лес и человек тут
уживались рядом, как единый биологический симбиоз. Посреди забитого ржавой
водой, осокой и непроходимым кустарником болота вдруг вырастала сухая
песчаная рёлка с редкими сосенками, и посреди этой рёлки всегда почти
находилась расчищенная поляна, и было видно, что когда-то здесь рос хлеб, а
может, сажали картошку в укрытом от недруга месте.
Или вдруг в полном несоответствии с обстановкой в чаще раздавался крик
петуха и собачий брех, и вырастал одинокий хутор, и хутора эти были как
форпосты, выдвинутые из леса наблюдать за равниной. Я особенно уверовал в
эту гипотезу, когда узнал, что на одном из хуторов одиноко живет
прославленная здешняя партизанка, потерявшая в войну всю семью. С окончанием
военных действий она не захотела из леса уйти и осталась там, как негасимый
в пределах человеческой жизни памятник прошедшей беде.
В сотне метров от тех хуторов вырывались из осоки дикие утки и в свисте
крыльев уносились прочь, суматошные, глупые птицы. Существование их рядом с
жильем напоминало обетованную землю, ту самую, где волк возлежит рядом с
агнцем. Видимо, обитатели сих хуторов в свое время, как Дядяяким, повесили
на стенку дробовики, чтобы не добивать скудную послевоенную живность. А
потом те двустволки соржавели, или о них просто забыли.
Одного селезня, вылетевшего из багровой осоки, я все-таки не удержался
и сбил, нарушив вторым нынешним выстрелом законы обетованной земли.
- Упал в самый раз, - сказал Дядяяким и полез в карман за махрой.
- Почему?
- В том месте, где он упал, схоронен наш танк.
Экипаж, кого выходили, ушел в партизаны. Собрали мы, помню, баб,
ребятишек, коров впрягли, но вытащить не могли из-за тяжести. Очень нам танк
в отряде хотелось.
В безветренном воздухе дрожали багряные листья осины, под ногами
шуршала хвоя и палый осенний лист. Песчаные холмы южной Гомельщины уходили
вдаль, щетинясь лесами. Лесник шел впереди, выбирая ему одному известный
маршрут. В драной своей телогрейке и ростом, и сухонькой фигурой сзади он
совсем походил на мальчика, если бы не легкая хромота и наклон на тот самый
бок, где не хватало вырванных минным осколком ребер.
На одном из подъемов он молча скинул с плеча полевую сумку и сел под
сосной.
- Запыхался немного, - виновато сказал он, и рука машинально царапнула
ватник в том месте, где сердце. - Запыхиваемся все понемногу. Много уж наших
поумирало, кто живы из лесу вышли. А я все не успокоюсь. А как же иначе?
- Никак, - согласился я.
Нельзя было не поражаться скудости здешних почв и фантастическому при
этом упорству земли. Хвоя и палый лист засыпали воронки, траншейные линии и
цепи окопов. Живая ткань дерева закрывала покалеченные металлом места. И
безымянные могилы врагов или тех, кто погиб вдалеке от своих, закрывали
заросли буйной метлицы.
Не сразу я понял происхождение молодых сосняков, которые встречались