"Олег Михайлович Куваев. Эй, Бако! (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

продолжению курсовой работы. Была ведь особая торжественность, подкупающая
глупость в том, чтобы в дальнем сибирском городе писать о Каролингах.
Рощапкин рассматривал это как личный вызов бледным и нервным девицам,
которые мусолили скудными мыслями горечь, кровь и светлую боль рабочих
движений. У Каролингов горечь и кровь истории отмыта была веками. Рощапкин
смутно чувствовал непонятнуюярость той эпохи. Биологическая крепкая ярость
простолюдинов, монахов и королей привлекала его, он и сам не знал почему. "И
никогда мы не умрем, пока качаются светила над снастями".
Жилец комнаты 23 Д. М. Рощапкин взял записную книжку, приобретенное
недавно чудо полиграфического искусства в зеленом переплетике с календарями
на текущий и будущий годы, с алфавитом для телефонов деловых знакомых,
друзей и подруг, а также с чистыми глянцевыми страничками для записи
собственных размышлений.
По календарику получалось, что до начала путевки ему оставалось ровно
пятнадцать дней. Эти дни он планировал просидеть в библиотеке. Планировал
без размышлений, так как за последние пять лет отвык от чего-либо другого.
С гибельным чувством падения Рощапкин плеснул в стакан коньяка. Закусил
лимоном, который нарезал вчера твердой рукой морской офицер. "В Грузии все
есть!" - так, перефразируя Чехова, сказал аббасид Гугнишвили.
В соседнем номере кто-то испытывал благоприобретенный транзистор. А,
может быть, магнитофон.
"Ча-ча-ча! - кричала за стеной певица. - Ча, ча, ча! Ух!"
Рощапкин вспомнил институтского друга Колю Вохмянина, который
преподавал сейчас историю в селе Секетовка Алтайского края. В последнем его
письме была странная такая приписка: "Считаю, что с жизнью сложилось все
нормально. Только тревожно бывает весной. Снег тает, ученики шалеют, и
хочется куда-то идти. Вот так шел бы и шел по России, на местность смотрел и
встречался с разным народом".
Неожиданно для себя Рощапкин встал и пошел к телефону. Трубка была еще
теплая от снабженческих натисков. В справочнике, лежащем рядом с телефоном,
он с сомнамбулической точностью нашел справочное Курского вокзала и через
недолгое время узнал, как попадают в Тбилиси - столицу республики, где все
есть.

Человек сидел за столом, заваленным ворохами зеленого лука. Лук был
крупный, сочный и очень яркого, почти изумрудного цвета. Человек питался, не
снимая огромной кепки. Больше посетителей не имелось.
Рощапкин попал в этот подвал чуть ли не с поезда. Номер в гостинице ему
устроил таксист. Быстро, культурно и за небольшую доплату.
Номер был очень хороший. В раскрытое окно врывался солнечный свет и
громкая южная речь, не стесненная постановлениями о тишине.
Рощапкин побрился, достал из чемодана лучшую рубашку и вышел на улицу.
Его охватили зной, запах раскаленного асфальта, и тут же он почувствовал
страшный голод. И увидел этот подвал. Он прошел к стойке, на которой
громоздились батареи бутылок, а за ними винные бочки. Точно в нужный момент
из боковой дверцы появился усатый гигант, тоже в громадной кепке. Гигант
уперся ручищами в стойку, и полы халата разошлись на его животе.
- Здравствуй, дорогой, - сказал он и показал в дружелюбной улыбке
прокуренные зубы.
- Гурджаани четвертый номер есть? - спросил Рощапкин.