"Олег Михайлович Куваев. Эй, Бако! (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

За дверью этого номера спал послебанкетный Рощапкин. Наконец он
проснулся и сипло крикнул: "Войдите!". Но вспомнил, что дверь закрыта ключом
изнутри. Встал, накинул на себя одеяло и босиком прошлепал до двери.
Уборщица вошла, глянула на стол, где стояла начатая бутылка коньяка
"Ереван", скатала похожую на лампасы с генеральских штанов дорожку и ушла.
Коньяк на столе оставил Слава, Ярослав Александрович, военно-морской
офицер, задержавшийся в гостинице "Алтай" на два дня по дороге из отпуска на
энскую военно-морскую базу. Коньяк он вынул из чемодана, когда узнал, что
вернувшийся под хмельком сосед стал опубликованным автором.
Сейчас он был, наверное, уже в Ленинграде, потому что ночью уехал
сразу, как выпил за рощапкинскую удачу флотские сто пятьдесят.
После него остался запах умеренно курящего человека, коньяка, тройного
одеколона и еще чего-то, менее осязаемого
Хороший был человек моряк. С чистым лицом и ясными глазами хорошо
знающего служебный долг человека.
- Дурак, что не стал математиком, - убежденно сказал в потолок
Рощапкин. Давнее было то сожаление, с первого курса истфака.
Математикой его заразил Сергей Сергеевич, отрешенный от земной жизни
чудак, невесть как попавший в Кулундинские степи. Задачки он задавал из
рукописной амбарной книги и восьмиклассникам рассказывал об уравнении
струны.
В чернильной тьме бесконечности протянута сверкающая струна, и бегу по
ней две волны, каждая со своего конца бесконечности. Они встречаются,
складывают свои уравнения и, измененные, разбегаются снова. Из бесконечности
бегут в бесконечность.
- Как в сказке два корабля, - дрогнувшим голосом говорил учитель.
Хороший был человек, только педагог никудышный. С безжалостной добротой
сказал Диме Рощапкину, верному члену математического кружка:
- Способности. Но не талант.
Рощапкин пал жертвой усталости предков. Предки устали в борьбе с
землей, и мать захотела для сына изящной гуманитарной жизни. Отец вмешаться
не мог, ибо прахом вошел в историю войн. Мамаша, бухгалтер сельпо, была
уверена, что знает счетную книгу жизни. И Рощапкин пошел на истфак, так как
крепко горевал об отсутствии математической гениальности.
В двадцать пять лет оказался на стариковской работе в архиве.
Культурная работенка, мечта исстрадавшихся в тяжелой борьбе с землей
рощапкинских предков: папочки, картотеки, библиотечный синий халат.
Смешили Рощапкина заезжавшие из Москвы аспирантки. Эти четкие девы все
как одна разрабатывали благодатную жилу рабочих движений. И рыскали по
сибирским городам, теперь уже по сибирским, в поисках неистощенных залежей
фактов. Рощапкин неизменно выдавал им книгу местного краеведа, не жаждущего
славы старца, у которого вся классовая борьба этого края, с конца прошлого
века по первую четверть этого, нарисована была рубцами и шрамами тела,
переломами многих костей. И книжка эта, потрясающая по детальности фактов,
была последней классовой битвой старого работяги. Уж кто-кто, а четкие
московские девы это ценили.
Как-то в командировке в город, в котором учился, Рощапкин встретил на
улице старого профессора. Тот, сверх ожидания, его узнал и, что более
странно, сказал: "А я помню вашу курсовую по раннему средневековью".
Душа Рощапкина хотела бескорыстного и большого. Так он вернулся к