"Пауль Аугустович Куусберг. В разгаре лета (1 часть трилогии)" - читать интересную книгу автора

папаши. Хозяин держался в стороне от прежних схваток - и от большой мировой
войны, и от маленькой "освободительной" - и считал свое поведение самым
рассудительным. И обращал он меня в свою веру вовсе не по злобе - вот я и
не стал задираться.
Под конец он спросил, и опять же не злорадно, а даже с тревогой:
- Скажи, почему русские сдают один город за другим?
До чего же мне тут захотелось срезать его, но я лишь пробурчал в ответ,
что, мол, и наш контрудар не за горами.
- Говорят, немцы Минск уже взяли и к Даугаве вышли. А ведь от Риги до
Таллина километров триста - триста пятьдесят, не больше...
Я вконец растерялся. В сообщениях Информбюро пишется, конечно, о
Минском направлении, но далеко ли еще от фронта до Минска, понять было
нельзя. Сообщается, что бои ведутся на таких-то и таких-то направлениях:
можешь, мол, и сам сообразить, если не дурак, насколько глубоко враг
продвинулся на этих направлениях. В последние дни писалось о Минском,
Львовском, Шауляйском, Вильнюсском и Барановичском направлениях. Каунас,
наверно, пал: о Каунасском направлении больше не пишут. У меня такое
впечатление, что то или другое названное по городу направление упоминается
до тех пор, пока наши не оставят данный город. Потому я и стал уверять всех,
что Минск еще не пал и что немцам долго еще не видать Риги. В одном я был
абсолютно убежден: в этой войне немцам до Эстонии не дойти. Красная Армия
остановит натиск гитлеровцев и выбьет фашистские банды с территории
Советского Союза. Я утверждал это с такой внутренней убежденностью, с такой
горячностью, что, кажется, чуточку все же убедил хозяина.
Мать и сестры - у меня две сестры, обе младше меня - во всем
разделяют мою веру. Мама, может, и сомневается чуть-чуть, но для сестер
каждое мое слово все равно что аминь в церкви. Истина в последней инстанции.
Кстати, это выражение я вычитал из третьего тома избранных сочинений Маркса
и Энгельса, из той блестящей, а местами чертовски сложной работы, где
Энгельс разделывает по косточкам господина Карла Евгения Дюринга.
Мы в семье решили не торопиться с эвакуацией. О ней говорят уже давно,
но, по-моему, разговоры эти беспочвенны.
Мама моя не на шутку испугалась, когда я сообщил ей о своем вступлении
в истребительный батальон. Но теперь она привыкла. И даже рада: ведь если бы
не батальон, мне бы, как призывнику, пришлось явиться в военкомат. Каждой
матери хочется, чтоб ее сын был рядом, а призывников, кажется, посылают в
Россию, вот мама и радуется. Допытывалась у меня, словно у маленького, чем
мы там занимаемся в истребительном батальоне, пошлют ли нас против немцев и
всякое такое. Мать у меня мировая, но в одном все матери одинаковы никак она
не поймет, что я уже не мальчик, а взрослый. Я для нее все еще карапуз в
коротких штанишках. Я ей сказал, чтоб она успокоилась, что у нас в батальоне
я вовсе не самый младший и самый хлипкий. Но она только посмеялась:
"Здоров-то ты, как медведь, силы тебе не занимать. Да ума как у теленка.
Больно уж взбалмошный". Каждый раз она просит меня быть поосторожнее, я
кротко ее выслушиваю и обещаю, что да, мамочка, буду осторожен, мамочка.
Матери, они такие, тут уж ничего не поделаешь,
Я, кстати, и не соврал. У нас в батальоне действительно есть десятка
два ребят моего возраста. Даже совсем мальчишки - двое или трое. А самый
наш младший боец - девушка. Санитарка Хельги. Хельги Уйбо-пере. Когда я в
первый раз ее увидел, то решил, что она дочка кого-нибудь из наших и пришла