"Пауль Аугустович Куусберг. В разгаре лета (1 часть трилогии)" - читать интересную книгу автора

своего нового знакомого, который был по природе не столько собственником,
сколько тружеником, увлеченным своим делом.
Хутор Мяэкопли был невелик - сорок два гектара - и не уменьшился
после земельной реформы ни на клочок. Так что Юло не отнесся к реформе
враждебно. "Так и не пойму, на пользу это или во вред, - признавался он
Элиасу. - Батраки и бобыли радуются, потомственные хуторяне ругаются. Кому
убавили земли, тот поносит реформу на чем свет стоит. Но если каждый
новоземелец станет рачительным хлебопашцем и если урезанные хутора не
зачахнут, то народ в целом нисколько не проиграет".
Юло принял в руки бразды правления на хуторе лишь в прошлую зиму.
- Как окончил я школу в Янеде, то все думал: дал бы мне отец волю, уж
тогда бы я показал, что можно брать с земли, - признавался он откровенно.
-- Отец, видно, понял меня и пообещал: "Отслужи сперва в армии, тогда
посмотрим". Ну, отслужил я свой срок, а дело без конца откладывалось. Я,
конечно, и не заикался, моего отца разговорами не проймешь. Он до всего
своим умом доходит, а старым хуторянам много нужно времени на это. Кто же с
бухты-барахты станет переписывать хутор на сына? Что ж, я ждал, время у меня
было. А теперь вроде бы и охоты нет лезть в хозяева. Сперва мы боялись, что
хутор у нас вообще отберут. Оно и теперь не ясно. Харьяс уверяет, что и
скот, и косилку, и конные грабли конфискуют, а в исполкоме говорят: живите
себе и работайте. Но разве станешь пахать и сеять со спокойной душой, если
отца увели, да и за тобой того гляди явятся. После той ночи в июне
сорокового я дома больше не ночую. Днем поглядываю с поля одним глазом, нет
ли на дороге милиции, а на ночь в стог забираюсь. Черт его знает, может, я
просто с испугу, но осторожность, она мать мудрости.
Элиас слышал от сестры, что старый Принт с Мяэкопли, отец Юло, вовсю и
где только мог проклинал красных и все советское: в волостной управе, в
лавке, в кооперативе, в поселковом кабаке и даже в церкви. "Его и арестовали
за систематическую антисоветскую агитацию, - уточнил муж сестры, Роланд
Поомпуу. - Я обоими ушами от председателя волисполкома слышал".
В первые же дни пребывания в деревне Элиас заметил, что не один Юло
испытывает страх. Зять Роланд тоже стал куда более нервным. Сестра Хелене,
та прямо сказала, что боится за мужа. Роланд, правда, хорошо ладит с
местными властями, но есть и такие, которые тычут в Поомпуу пальцем.
Дескать, и во времена "клики" имел* лавку, и теперь. Дескать, и прежде
подлизывался к серым баронам, и теперь приберегает для них лучший товар.
Роланд лишь рукой махал на все эти разговоры, но Элиас догадывался, что на
душе у зятя не так-то уж спокойно.
Лишь одному человеку все было ясно, и этим человеком был Ойдекопп.
С первого же раза, как только они встретились, Ойдекопп спросил без
обиняков:
- Из ваших знакомых многих забрали?
Элиас несколько оторопело посмотрел на этого рослого пожилого человека
с резкими чертами лица, который как бы ощупывал его взглядом сверху донизу,
и уклончиво ответил:
- Слухи об отдельных случаях ходили. Ойдекопп улыбнулся:
- Надо думать, не такими уж отдельными были эти случаи.
Элиас ничего на то не ответил, Ойдекопп продолжал:
- Они хотят лишить Эстонию лучших людей, Элиас по-прежнему молчал. Не
проронил ни слова и мяэкоплинский Юло.