"Пауль Аугустович Куусберг. В разгаре лета (1 часть трилогии)" - читать интересную книгу автора

Нет, видно, я до самой смерти так и останусь мальчишкой.

Слышу, слышу вполне отчетливо, как женщина, пе-ребиитовавшая Руутхольму
голову разорванной пеленкой, жалуется:
- Молоко у меня пропало. Какая-то старушка вздыхает:
- Откуда ж ему в грудях взяться - некормленая, непоеная.
Кто-то низким оглушительным басом гаркнул:
- Дать нам попить и поесть они все-таки обязаны. Таких тюрем не
бывает, чтоб и хлеба и воды лишали.
Старуха язвит в ответ:
--. Набьют рот землей, вот и наешься.
- Уж не думаешь ли ты, Анна, будто им так желанно твое тело?
Да он шутник, этот бас.
Вот он вскакивает и начинает молотить кулачищами в двери.
Часовой поносит его, грозится пристрелить, но мужика это не смущает.
Даже появление трех вооруженных караульных, решивших наконец узнать, что тут
у нас случилось, не вызывает у него страха, и он таки добивается своего: в
амбар швыряют несколько буханок и вносят тридцатилитровый молочный бидон с
водой.
Бас первым утоляет жажду и тут же сплевывает:
- Вот стервецы! Снизу, из ручья, принесли, поленились до колодца
дойти.
Я настолько еще глуп, что даже не знаю, будет ли у матери молоко, если
она попьет воды. Если не будет, придется потребовать молока. Или еще
правильней: пусть женщину отпустят. Я и сам понимаю, насколько эти планы
наивны, но продолжаю их обдумывать.
Руутхольм жует. Я уже давно расправился со своим хлебом, а он только
сейчас принялся. Да, скверно ему, по всему видать. Молотили нас чем попало:
кулаками, булыжинами, прикладами. Руутхольма били ногами в живот. Он лежал
на земле, а нога в тяжелом сапоге все ударяла и ударяла с размаху. Каждый
раз, как меня сбивали с ног, я прикрывал одной рукой живот, другой - лицо и
пытался поскорее встать. Давать сдачи я уже не мог. Я шатался между
бандитами, и они колотили по мне, как по боксерской груше. Но политруку тоже
досталось не меньше моего.
Руутхольм перестает есть. Всего раза два куснул, не больше.
- Доешь, - протягивает он мне ломогь.
- Не идет больше в горло, - вру я без зазрения совести. - Под конец
чуть не вырвало. - Не уплетать же мне хлеб на глазах у человека, которому
так изувечили нутро, что душа пищи не принимает.
Хлеб Руутхольма соглашается съесть Нийдас. Сидим все трое молча, пока
Нийдас не произносит:
- Я все-таки считал советский строй куда более-сильным!
Политрук кидает на него внимательный взгляд:
- Вы думали, что серые бароны и прочие богатеи будут кричать "ура"
советской власти?
- Под напором немецкой военной машины наше государство... - говорит
Нийдас,
Я не выдерживаю:
- Геббельсовская брехня.
Честное слово, Нийдас начинает злить меня, Если и дальше так пойдет, мы