"Генри Каттнер. Лучшее время года" - читать интересную книгу автора

великолепным. Подумать только, какое удачное совпадение.
Не желали бы вы аннулировать ваш договор, разумеется, за
соответствующее вознаграждение? Скажем, за местечко на
коронации...
- Нас ничем не купить, Холлайа, - весело оборвала ее
Клеф, прижимая к груди красный футляр. Холлайа смерила ее
холодным взглядом.
- Вы можете и передумать, дорогая моя, - сказала она. -
Еще есть время. Тогда свяжитесь со мной через мистера
Вильсона, тем более что он сам здесь присутствует. Мы сняли
комнаты выше по улице, в "Монтгомери хаус". Конечно, они не
чета вашим, но тоже неплохи. Для вас, во всяком случае,
сойдут.
Оливер не поверил собственным ушам. "Монтгомери хаус"
считался самым роскошным отелем в городе. По сравнению с
его древней развалюхой это был настоящий дворец. Нет,
понять этих людей решительно невозможно. Все у них
наоборот.
Госпожа Холлайа величественно поплыла к ступенькам.
- Я была счастлива повидаться с вами, дорогая, - бросила
она через плечо (у нее были отлично набитые искусственные
плечи). - Всего хорошего. Передайте привет Омерайе и
Клайе. Мистер Вильсон! - она кивком указала ему на
дорожку. - Могу я сказать вам два слова?
Оливер проводил ее до шоссе. На полпути госпожа Холлайа
остановилась и тронула его за руку.
- Я хочу дать вам совет, - сипло прошептала она. - Вы
говорили, что ночуете в этом доме? Так рекомендую вам
перебраться в другое место, молодой человек. И сделайте это
сегодня же вечером.
Оливер занимался довольно-таки бессистемными поисками
тайника, куда Сью упрятала серебряную коробочку, когда
сверху, через лестничный пролет, до него донеслись первые
звуки. Клеф закрыла дверь в свою комнату, но дом был очень
старый; ему показалось даже, будто он видит, как странные
звуки просачиваются сквозь ветхое дерево и пятном
расплываются по потолку.
Это была музыка - в известном смысле. И в то же время
нечто неизмеримо большее, чем музыка. Звук ее внушал ужас.
Она рассказывала о страшном бедствии и о человеке перед
лицом этого бедствия. В ней было все - от истерики до
смертной тоски, от дикой, неразумной радости до обдуманного
смирения.
Бедствие было единственным в своем роде. Музыка не
стремилась объять все скорби рода человеческого, но крупным
планом выделила одну; эта тема развивалась до бесконечности.
Основные созвучия Оливер распознал довольно быстро. Именно
в них было существо музыки; нет, не музыки, а того
грандиозного, страшного, что впилось в мозг Оливера с
первыми услышанными звуками.