"Дмитрий Кустуров. Сержант без промаха (про войну)" - читать интересную книгу автора

частников обложили таким непосильным налогом, что за год почти все очутились
в артельщиках. Летом 1938 года начались репрессии. Двое из НКВД -- Сидоров и
Борщов -- за какие-то двадцать дней "работы" в Крест-Хальджае "раскрыли" и
отправили под конвоем в райцентр больше пятидесяти "врагов народа". Вскоре
прошла и эта лихоманка, почти все арестованные вернулись -- избитые,
оборванные -- кто с райцентра, кто с Якутска. Так, и худые и добрые события
перемежались, как после напасти -- добро, после ненастья -- ясные дни.
Трудно сказать, как отразились на душе Федора превратности жизни,
однако он одно твердо знал: возврата к прошлому для него нет,
рабоче-крестьянская власть -- это его власть. И он был убежден, что все
издержки и ошибки исходят от отдельных руководителей, тут сама власть ни при
чем. Но невозможно было ему не заметить изменений в поведении людей. На
собраниях много говорить перестали, смиренно слушали уполномоченных из
райцентра, трудились безропотно, но без былого подъема. Сложа руки никто не
сидел, а работа не спорилась. Худо-бедно нужная утварь -- техника вроде
плуга, косилки -- доставлялась и скот породистым стал. Но колхоз еле
справлялся с госпоставками по сдаче молока, мяса, зерна. Молодежь под видом
продолжения учебы уходила и вместе с ней убывало и веселья, и развлечений.
На фермах работали вдовы да одинокие, у которых не было ни кола, ни двора.
Снова давал о себе знать старый недуг -- туберкулез. Почему так? Отчего
жизнь человека-труженика не становилась лучше? На это нужного ответа Федору
неоткуда было взять. Может, поэтому иногда на него находило: он готов был
дерзить всем, с кем-то почему-либо получалась размолвка, напиться или
резаться в карты... Ведь жили же так разгульно Тихоня Васька из конторы
"Заготскот" да сборщик налогов Афанасий Голубь. Они-то на него с усмешкой
смотрели как на дурачка! Но играть в карты не было денег, а одурманивающего
зелья не всегда можно было найти. От подобного настроения его спасала
привычная работа. Как брался за какое-то дело, так маета эта, к счастью,
куда-то пропадала.
И тут, на фронте, чувство занятости ограждало его от шальной напасти.
Когда Василий лег рядом, Федор чуть подвинулся и, переждав, пока немного
рассеется дым, приоткрыл глаза. Все же удивительный человек -- его брат
Василий! Держится как ни в чем не бывало и из своей фляги глотает чай.
-- Дай-ка и мне напиться...
И впрямь легче стало: горло не сжимает и в груди свободнее... Федору
даже захотелось спросить у брата: "Что же ты? Когда гонялся в родных местах
за зайцами, тоже ходил с чаем?" Но взрывы опять участились.
Впереди -- затонувшая в снегу деревушка с церковью. Вдоль деревни немец
соорудил укрепление из набитых песком кулей. За ним проходит траншея, то
там, то сям маячат головы солдат и чернеют пулеметные ячейки. Наши будут
брать эти укрепления: такая уж обязанность наступающих.
Вскоре по цепи передали приказ идти вперед. Метров сто братья ползли
впереди отделения. Затем, когда отделение стало разворачиваться, подались на
левый фланг. Отсюда они поддержали атаку огнем своего пулемета. Но из трех
взводов ни один не продвинулся дальше двадцати шагов. После небольшой
передышки поднялись снова. Атака не удалась и на этот раз.
У Федора от усталости рябило в глазах, мелко тряслись руки. Горячей
пищи не ели ни вчера вечером, ни сегодня утром. Все же, откуда у него такая
усталость? Может, ему одному так тяжело? Он обернулся к брату.
Василий выглядит бодрым. От него идет пар, шапка вся в инее, но дышит