"Юрий Куранов. Тепло родного очага (Роман-газета N 14 1987 г.) " - читать интересную книгу автора

по тесовым и драночным крышам, они окутывали какими-то лиловыми и
одновременно алыми шарами лампочки на столбах вдоль улиц, они с визгом
сыпались на капюшон дождевика .и иссекали грязь и лужи мельчайшей дробной
рябью. В тяжелых резиновых сапогах я спустился по тропинке к озеру и,
глубоко хлюпая, в мозглой лужеватой воде, направился к проходной на
центральную усадьбу совхоза. Оттуда мне. нужно было позвонить в Опочку,
потому что мой телефон не работал.
Окно в сторожке чуть мерцало сквозь клубы несущейся по стеклам
ненастной мглы. Как будто птицы какие-то с растрёпанными крыльями слетались
из тьмы на огонек, какое-то одно ничтожное мгновение приникали к окошку,
скребли его торопливо трепещущими хлипкими пальцами и уносились дальше -
вдаль, вдаль, в темноту. Дверь была закрыта изнутри на крючок, и я постучал.
Быстро на стук мой послышались внутри сторожки спокойные шаги. Крючок
прогремел, и дверь приоткрылась. Я увидел невысокую пожилую женщину в
платке, накинутом на голову и на плечи, в поношенном брезентовом плаще и в
сапогах. Лица женщины я не мог разглядеть, глядя из мглы на свет одинокой
коридорной лампочки в проходной.
Лицо я разглядел в самой сторожке, сидя на деревянной лавке за дощатым
столом, на котором и стоял захватанный черный телефон.
Я не раз видел эту вежливую, с мягким и аккуратным выговором женщину в
селе, но не знал, что она работает ночным сторожем. Я видел, что сельчане
здороваются, останавливаются и разговаривают с ней очень уважительно, и мне
думалось, что она когда-то занимала, а может быть, и теперь еще занимает
какое-то весьма важное служебное место в селе. В то же время простота и
естественность ее манер говорили мне о том, что вряд ли она была
обладательницей какого-то важного официального поста.
Но, сидя здесь, в ночной сторожке, и тщетно пытаясь дозвониться до
Опочки через перегруженную линию, я ловил себя на ощущении, что нет у меня
чувства, будто я разговариваю просто со сторожем, что-то было такое в
поведении пожилой этой женщины, что-то было такое необычайно достойное,
будто она принимает, тебя не в прокуренной полупроходной комнате сторожевого
поста, а где-то совсем в другом месте, скорее всего дома, где чувствует себя
хозяйкой, благонастроенной и уверенной в себе. Только много лет спустя, не
раз возвращаясь к этой необычайно достойной манере простых женщин из
сельского люда разговаривать, разглядывать гостя или попутчика, выслушивать
его серьезно и с достоинством, я понял, в чем суть их столь замечательного
постоянного и чуть-чуть снисходительного к вам обаяния: как правило, это
очень верные, всегда и всюду во всю свою жизнь жены, хорошие
домоправительницы, послушные, но и самостоятельные одновременно, подруги
хороших мужей и главное - матери многих детей. Их ровность и умение,
выработанные в общении с их многочисленным потомством, распространяют
несколько материнское отношение и ко всем людям вообще, молодым и старым.
Я тогда еще не знал, что это жена известного пенсионера Василия Ильича
Лукьянова, который на пенсионера вообще-то и не походил. Это был живой
румяный мужчина с отзывчивым, но порою несколько напряженным выражением
любезнейше поблескивающих глаз, быстрый в походке, аккуратный и внимательный
в движениях. Напряженность выражения глаз Василия Ильича происходила оттого,
что он был существенно глуховат, а глуховатость его имела не совсем
ординарное происхождение. Дело в том, что военную пору Лукьянов провел в
партизанах. И был он довольно-таки боевым партизаном. И однажды в боевой