"Андрей Кураев. Раннее христианство и переселение душ" - читать интересную книгу автора

кажется чем-то кощунственным (Е. Рерих, назвав себя и своих единомышленников
"противниками кладбищ", тут же поясняет: "Низшее - кладбища и мощи, выше -
сожжение" [27]; "Кладбища вообще должны быть уничтожены как рассадники
всяких эпидемий"). И сравним это теософское убеждение с древнеегиптским
[28]: В тексте постановления фараона XIII династии Неферхотепа I, изданного
для охраны некрополя Абидоса, говорится, что смертная казнь через сожжение
грозит каждому оскверняющему могилы некрополя. Мысль о сожжении тел умерших
была чужда египтянам" [29]. Так что египетское представление о смерти и об
участи тела после его расставания с душой все же резко отличается от
теософского. Попытки Е. Блаватской выдать свою доктрину за древнеегипетскую
весьма некорректны.
Для понимания своеобразия египетской танатологии важно также отметить,
что древнегипетское отношение к смерти в целом - светлое и бесстрашное.
Древнейшие изображения в Пирамидах, представляющие сцены посмертного бытия -
это сцены кипучей деятельности, но никак не нирванического покоя [30].
Египетская "Похвала смерти" лишена всякого привкуса мизантропии (в отличие
от позднейших произведений подобного жанра в самых разных культурах): "Зачем
они сводят на нет славу загробного мира, - Страны справедливой, блаженной,
где страху нет места, обители упокоенья, чьим жильцам омерзительны распри,
где нечего ближних бояться, ибо нету вражды в этом крае? Наши предки
покоятся там со времен мирозданья. Из тех, кто родится на свет во множестве
неисчислимом, не осядет в Египте никто: в городе Вечности всем поголовно
приют уготован. Разве долго продлится пора гостеванья земного? Время, как
сон промелькнет, и "добро пожаловать"" - скажут в полях заката пришельцу"
[31].
Но это представление резко отличалось от (тогда еще не существовавших)
индийских сказаний о перевоплощениях, и еще более резко - от тех
представлений о смерти, что распространялись в Междуречье.
В шумеро-вавилонской религии [32] бытовало совершенно иное, чем в
Египте, отношение к смерти. Междуречье - это тот мир, который Библия считает
колыбелью человечества. До Рождества Христова остается еще более двух
тысячелетий [33].
"О вавилонских представлениях о загробном мире и участи, ожидающей
человека, можно судить по ряду текстов: "Сну Энкиду" (7 таблица "Эпоса о
Гильгамеше"), "Энкиду в преисподней" (12 таблица), "Схождению Иштар в
преисподнюю", "Царевичу в Преисподней". Открывающаяся картина крайне
безрадостна. Вавилонская "страна без возврата" - хуже, чем полное небытие, -
нечто похожее на вечность Свидригайлова: "эдак вроде деревенской бани,
закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность". Здесь во тьме
томятся умершие - без надежды на воскресение или новое рождение. Развитых
представлений о загробном суде у вавилонян не сложилось; и праведников, и
злодеев ждет одинаково унылое прозябание; в несколько лучшем положении
находятся те, кто оставили по себе сыновей, и совсем плохо приходится тем,
чье тело не было предано погребению, по ком не справляют заупокойного
культа. "Ничто не дорого, кроме сладостной жизни", - поучает Шуруппак сына.
На загробные радости никто не уповает, никто их и не обещает; награда и
наказание - все свершается на земле. В "Разговоре господина с рабом" эта
мысль оттеняется прямым указанием на одинаковое положение всех людей после
смерти: "Поднимись, пройди по руинам древним, чтобы увидеть черепа последних
и первых: кто был злодей, и кто - благодетель?"