"Андрей Кураев. Раннее христианство и переселение душ" - читать интересную книгу автора

обнаруживает, что смерть ничего общего не имеет с той воспетой в "Илиаде"
сменой поколений в ряду граждан, которая некогда делала полис только моложе
и сильнее. Оказывается, смерть - это мое (!) небытие. Мир вокруг меня
остается, а я ухожу. Сделав это открытие, греческая, а затем и римская
цивилизация погружаются в то состояние истерического страха, которое передал
Гораций" [49]. Поэтому такой ужас и недоумение у римлян вызывали
христианские мучники, не боявшиеся смерти. Поэтому их кровь стала семенем
Церкви. (И, между прочим, поэтому сегодня рассказы о христианских мучениках
не поражают людей - ибо советская эпоха была эпохой героически-стадной, в
которую не только христиане, но и другие люди смерти не боялись, а потому и
победа христиан над страхом смерти и боли не казалась чем-то удивительным).
Итак, в архаико-героические времена греки не боялись смерти потому, что
не ощущали трагичности самой смерти. Затем страх появился. И
новоизобретенное лекарство от него - орфически-пифагорейская вера в будущие
рождения - исцелила от этого страха далеко не всех.
Единодушие источников, прочно связывающих имя Пифагора с проповедью
реинкарнации в греческом мире, означает, что идея странствования душ не была
привычна для греческой религиозной традиции. Историко-философская традиция
вполне единодушно утверждает, что именно Николаю Федорову принадлежит идея
механического оживления "умерших отцов". Но из этого факта никак не следует,
что идея механического бессмертия была органической частью русской духовной
культуры до Федорова или в его время [50]. Точно так же та роль, которая
приписывается Пифагору в распространении реинкарнационных идей в Греции,
означает именно, что эти идеи были вполне чужды предшествовавшей греческой
традиции.
Пифагор никак не был голосом греческой религиозной традиции, и поэтому
древняя эллинская литература знает немало язвительных стрел в адрес Пифагора
(в том числе и по поводу его доктрины метемпсихоза). Диоген Лаэртский пишет
об этом так: "Величавость Пифагора не упускает случая задеть и Тимон в
"Силлах", где пишет так: "А Пифагор, преклоняясь к волхвам, болтающим
бредни, ищет людей уловлять, величавых речей говоритель". О том, что Пифагор
в иное время был иными людьми, свидетельствует и Ксенофан: "Как-то в пути
увидев, что кто-то щенка обижает, он, пожалевши щенка, молвил такие слова:
"Полно бить, перестань! живет в нем душа дорогого друга: по вою щенка я ее
разом признал". Так пишет Ксенофан. Насмехается над Пифагором и Кратин:
"Едва завидев человека пришлого, тотчас к нему пристанут с переспросами,
чтоб сбился бедный с толку и запутался в противоречьях, сходствах,
заключениях, потоплен в бездне мудрости блуждающей" (Диоген Лаэрт. VIII,
36-37). И, кстати, стоит напомнить редко воспроизводимое продолжение
знаменитой фразы Гераклита: "Многознание уму не научает, а не то научило бы
Гесиода и Пифагора" (Диоген Лаэрт. IX, 1).
Судить по Пифагору об эллинской религии - все равно, что принимать за
русское православие книги русских масонов (например, Е. П. Блаватской) [51].
Ни народная религия, ни мир философов не были единодушны в принятии идеи
душепереселения. Как верно заметил Ориген, "платоник, верующий в сказания о
переселениях души из одного тела в другое, допускает глупость с точки зрения
стоиков, перипатетиков и эпикурейцев... которые вышучивают все эти
разглагольствования Платона" (Против Цельса. 1, 13).
К огорчению теософов, желающих унифицировать все религии, даже в
древнегреческой религиозности "догматической определенности тут (в вопросе о