"Александр Иванович Куприн. Разные произведения (ПСС, том 4, 1958)" - читать интересную книгу автора

рыжий, с вывороченными белками глаз, рябой от оспы - настоящий мясник или,
скорее, палач. Голос у него был непомерный, и играл он в старой, воющей
манере:
И диким зверем завывал Широкоплечий трагик.
Роли своей он не знал совершенно (он играл Нерона) , да и читал ее по
тетрадке с трудом, при помощи сильных старческих очков. Когда ему говорили:
- Вы бы, Федот Памфилыч, хоть немного рольку-то подучили. Х Он отвечал
низкой октавой:
- Наплевать. Сойдет. Пойду по суфлеру. Не впервой. Публика все равно
ничего не понимает. Публика - Дура.
С моим именем у него все выходили нелады, Он
131


1
никак не мог выговорить - Тигеллин, а звал меня то Тигелинием, то
Тинегилом. Каждый раз, когда его поправляли, он рявкал:
- Плевать. Ерунда. Стану я мозги засаривать!
Если ему попадался трудный оборот или несколько иностранных слов
подряд, он просто ставил карандашом у себя в тетрадке зэт и произносил:
- Вымарываю.
Впрочем, вымарывали все. От пьесы-ботвиньи осталась только гуща. Из
длинной роли Тигеллина получилась всего одна реплика.
Нерон спрашивает:
- Тигеллин! В каком состоянии львы? А я отвечаю, стоя на коленях:
- Божественный цезарь! Рим никогда не видал таких зверей. Они голодны
и свирепы.
Вот и все.
Наступил и спектакль. Зрительная открытая зала была полна. Снаружи,
вокруг барьера, густо чернела толпа бесплатных зрителей. Я волновался.
Боже мой, как они все отвратительно играли! Точно они заранее
сговорились словами Тимофеева: "Наплевать, публика - дура". Каждое их
слово, каждый жест напоминали что-то старенькое-старенькое, давно
примелькавшееся десяткам поколений. Мне все время казалось, что в
распоряжении этих служителей искусства имеется всего-навсего десятка два
заученных интонаций и десятка три зазубренных жестов вроде того, например,
которому бесплодно хотел меня научить Са-мойленко. И мне думалось: каким
путем нравственного падения могли дойти эти люди до того, чтобы потерять
стыд своего лица, стыд голоса, стыд тела и движений!
Тимофеев-Сумской был великолепен. Склонившись на правый бок трона,
причем его левая вытянутая нога вылезала на половину сцены, с шутовской
короной набекрень, он вперял вращающиеся белки в суфлерскую будку и так
ревел, что мальчишки за барьером взвизгивали от восторга. Моего имени он,
конечно, не запомнил. Он просто заорал на меня, как купец в бане:
132


- Телянтин! Подай сюда моих львов и тигров. Ж-жива!
Я покорно проглотил мою реплику и ушел. Конечно, всех хуже был Марк
Великолепный - Лара-Ларский, потому что был бесстыднее, разнузданнее,