"Милан Кундера. Смешные любови (рассказы)" - читать интересную книгу автора

остальной мир был скрыт за стенами моей мансарды в пражских Вршовицах. И не
имея возможности чем-то одарить тот, большой мир, я одаривал Клару. По
крайней мере обещаниями.
Клара была девушкой двадцати лет от роду, из хорошей семьи. Да что там
из хорошей - из отличной семьи! Папочка, бывший директор банка, как
представитель крупной буржуазии в пятидесятом году был выслан в отдаленную
от Праги деревню Челаковице. Доченька по злой воле кадровиков работала швеей
в большой мастерской пражской фабрики модной одежды. Сейчас я сидел против
нее и лез из кожи вон, чтобы снискать ее благосклонность хотя бы тем, что
легковесно расписывал ей преимущества будущей работы, на которую я обещал
устроить ее с помощью моих друзей. Невозможно, убеждал я ее, чтобы такая
прелестная девушка, как она, убивала свою красоту, сидя за швейной машиной.
Я был полон решимости сделать ее манекенщицей.
Клара не возражала мне, и мы провели ночь в счастливом взаимопонимании.


2

Человек проживает настоящее с завязанными глазами. Ему дано лишь думать
или догадываться, что он живет. И только позднее, когда ему развязывают
глаза, он, оглядываясь на прошлое, осознает, как он жил и в чем был смысл
этой жизни.
В тот вечер я думал, что пью за свои успехи, и вовсе не предполагал,
что это торжественный вернисаж моих закатов.
А так как я ничего не предполагал, то и проснулся утром в отличном
настроении, взял в постель статью, приложенную к письму, и, пока Клара
блаженно посапывала рядом, с веселым равнодушием приступил к чтению.
Статья, озаглавленная "Миколаш Алеш, мастер чешского рисунка", не
стоила даже того получаса рассеянного внимания, что я ей уделил. Это было
беспорядочное нагромождение банальностей без всякого представления о
логической связи, без малейшей честолюбивой попытки разбавить их хоть
какой-нибудь собственной мыслью.
Мне стало совершенно ясно, что статья эта - несусветная чушь. Кстати,
доктор Калоусек, редактор "Изобразительной мысли" (в сущности, человек
малоприятный), в тот же день подтвердил это; позвонив мне на факультет, он
сказал: "Ну как, получил трактат этого самого пана Затурецкого?.. Тогда
напиши. Уже пятеро рецензентов зарубили ее, а он никак не угомонится, теперь
решил, что единственный настоящий спец - это ты. Напиши в двух словах, что
это полная дребедень, ты это умеешь, язвительности тебе не занимать, тогда
уж он оставит нас в покое".
Тут что-то во мне воспротивилось: почему, собственно, я должен быть
палачом пана За-турецкого? Я что, получаю за это редакторскую зарплату? К
тому же я прекрасно помнил, что именно в "Изобразительной мысли" из
осторожности завернули мою статью; зато имя пана Затурецкого крепко
увязывалось для меня с Кларой, сливянкой и восхитительным вечером. И
наконец - не стану отрицать, это же вполне по-человечески, - и одного пальца
мне было бы достаточно, чтобы сосчитать тех, кто полагает меня "настоящим
спецом"; так чего ради терять мне и этого единственного?
Я закончил разговор с Калоусеком какой-то невнятной остротой, которую
он мог счесть обещанием, а я - всего лишь уверткой, и повесил трубку, будучи