"Александр Сергеевич Куманичкин. Чтобы жить... (про войну)" - читать интересную книгу автора

медсестра. (Полагается, чтобы во время полетов на старте дежурили
санитарная машина с врачом и сестрой.)
- Товарищ старший лейтенант, я до войны окончила аэроклуб. Летала на У-2.
Я вас очень прошу, покажите мне полет на истребителе. Ну, пожалуйста.
Надо сказать, до войны в аэроклубах девушек много было. В летные училища
их, как правило, не принимали. Но это девичьего пыла не остужало. И
недаром во время войны было сформировано несколько женских авиационных
полков. Так что просьба медсестры у меня особого удивления не вызвала,
равно как и особого восторга. Трудно, знаете ли, пилотажем второй раз
подряд заниматься. Ладно, думаю, прокачу я тебя, так прокачу, что потом
долго вспоминать будешь...
Принесли девушке парашют, показали, как им пользоваться, надела она его, и
мы взлетели. Обернулся - вижу, сидит мой пассажир, улыбается. "Давай,
давай, - думаю, - улыбайся, посмотрим, куда сейчас твоя улыбка денется".
Набрал высоту, нужную для пилотажа, делаю переворот, петлю. Перегрузки
более чем достаточные, в глазах темнеет, к сиденью прижимает. Оборачиваюсь
- пассажирка все с той же улыбкой сидит. Я пальцем показываю: "Еще?"
Кивает головой: "Да!"
Ладно, думаю, это ты еще цветочки видела. Делаю более сложный комплекс
пилотажа. Пассажирке хоть бы что. Сидит по-прежнему. Улыбается. И
показывает: "Еще!" И в глазах - жажда полета. Прямо-таки неуемная жажда.
Набираю вновь высоту. И даю такой сложный каскад фигур, на который были
только способны в этот момент и я, и машина. У меня в глазах темно от
перегрузок, с консолей срываются струи (это значит, что для машины
наступили предельные перегрузки), я слизываю языком пот, а моя пассажирка
только улыбается. Прямо как киноактриса какая-нибудь или рекламная барышня
с плаката.
Думаю, что, если бы моя бесстрашная "летчица" предложила мне и дальше
пилотировать, я бы, пожалуй, не смог. Устал. Но она ничего мне не сказала,
когда я снова к ней обернулся. И тогда я показал ей, что иду на посадку.
Сели. Подбегает Климов.
- Ты что, Саня, совсем уже дошел... Я с себя всякую ответственность снимаю
за состояние самолета. Если так всех катать будешь...
А у меня даже ответить сил нет. Укатала меня медсестра. А сама сидит в
кабине, улыбается, но, судя по всему, тоже чувствует себя неважно. Помогли
ей выбраться из кабины, сняли с нее парашют. Подошла она, пошатываясь, ко
мне.
- Спасибо, товарищ старший лейтенант. Только сейчас я поняла, что такое
авиация.
Девушка ушла к своей санитарной машине. А я подумал: "После такого
пилотажа она очень бодро держится. Неплохой бы летчик-истребитель вышел из
этой девчонки, если б ее выучить летать". Когда спустя пару часов какой-то
техник, сбив неосторожно палец, побежал на перевязку, то обнаружил, что
моя недавняя пассажирка спит в санитарной машине беспробудным сном. Потом
мне рассказали, что поздно ночью подруги перенесли ее, спящую, в палатку.
Дня через два-три я встретил ее снова на дежурстве:
- Ну что, полетим еще?
- Это было бы здорово, плохо только то, - отвечает медсестра, - что
отсыпаться приходится долго...
Наша относительно спокойная жизнь вскоре окончилась. Фронт приближался.