"Лев Куклин. Операция "снег" (детск.)" - читать интересную книгу автора

вагонов попасть... Голубь уедет далеко-далеко, а какой-нибудь мальчик найдет
голубя с азбукой и тоже читать научится... Я ведь как лучше хотел! Чтобы
всем было ясно - это я, я умею читать! Аз есмь...
Отец поперхнулся чаем и долго откашливался.
Пороть меня, понятно, не стали...



МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

...Итак, она была достойна любви, и я любил ее. Я же - с ее точки
зрения - не был достоин любви, и она меня не любила.
Как говорят, это старая-старая история, но я в те дни был извинительно
молод и мне еще предстояло узнать эту мудрость.
Мою первую любовь звали Ритой. И прогулка с ней была моей тайной
гордостью. С каким высоко задранным носом поглядывал я на других, менее
счастливых жителей поселка, мимо которых, нарочито не спеша, дефилировал я с
моей спутницей!
Ежели признаться честно, то, пожалуй, утверждение "не любила" будет
слишком самоуверенным.
Оно все-таки предполагает хотя бы проблеск некоего активного чувства.
Нет, Рита относилась ко мне с обидным равнодушием, подобно ее отношению к
мелкому соседскому пуделю Тришке, словно бы выкроенному из старой, давно
нечесанной овчины. Овчинка эта явно не стоила выделки...
Я не вызывал у нее и ненависти, и она снисходительно позволяла гладить
себя по спине и за ушами, но ее огромные карие глаза не выражали при этом
никакого удовольствия. Она совершенно спокойно обнюхивала меня при
встречах...
Так же без всякого восторга она принимала мои дары и приношения - лишь
чуточку обсосанную мозговую кость, кусок сахара или редкую в ту пору
шоколадную конфету, подтаявшую от долгого, судорожного держания в кулаке...
Это самоограничение и самопожертвование вызывало у меня внутри какое-то
сладкое замирание, ибо я смутно осознавал, что иду на это самоограничение и
самопожертвование во имя другого, более сильного и высокого чувства. Какого?
Только теперь, через много-много лет оглядываясь на самого себя, я понимаю,
что это делалось именно во имя любви - большой и всепоглощающей.
К тому же - и это тоже было мучительно - моя любовь, раскрывшись у всех
на виду, ни для кого не была секретом. Тем не менее она не мелела и не
оскудевала от ежедневных унижений моего самолюбия.
Чего я удостаивался? Рита не тыкалась носом в мою руку, не тянулась,
радостно повизгивая, к моей щеке, а так - два-три полупрезрительных взмаха
хвостом и все!
Конечно, она могла смотреть на меня свысока: к своим четырем годам она
вышла в самую зрелую пору своего возраста, а мне всего-навсего было неполных
семь лет.
Короче говоря, я ее любил, будучи обычным нескладным дошкольником, а
Ритка сияла красотой рослой, классической немецкой овчарки (теперь их
почему-то называют восточноевропейскими) в самом расцвете своих полнокровных
собачьих сил.
- Вот самая собачная собака! - неизменно восхищалась Риткой моя мать.