"Игорь Куберский. Американочки" - читать интересную книгу автора

раздевались, ложились в неутолимой жажде ежесекундной близости. Или просто
лежали вместе- лишь бы касаться друг друга.
Мы никуда не ходили, не ездили. Зачем? Только однажды Крис отвезла меня
на улицу "Монастырские сады" к очень пожилой художнице Джин Майлз, с
которой дружила. Ей очень хотелось нас познакомить.
... Джин копошится на кухне, маленькая, деловитая- готовит нам
специальный салат. Огромный нож в ее маленькой руке не очень уверенно
сражается с огромным калифорнийским овощем.
- Я люблю здесь бывать,- шепчет мне Крис, с любовью оглядываясь по сторонам,-
здесь как у меня в детстве.
Дом в испанском колониальном стиле- с арками, росписями, витражами в окнах.
Джин снимает передник и садится вместе с нами за стол. Ей восемьдесят
четыре года, но взгляд ее ясен, женственен, она полна идей и планов на
будущее. Уже многие годы она пишет только мандалы- магические формулы души,
мира и вселенной. Углубляясь в созерцание мандалы, человек испытывает
космическое расширение собственного "я". Так преодолевается тлен и земное
страдание, так обретается благость.
- Да, я ведь хотела показать вам русскую церковь,- говорит Джин,
порывисто вставая из-за стола.- Ее видно отсюда. Жаль, что уже стемнело.
Мы выходим на просторную лоджию, и за полукругом арки распахивается тихо
пронизанное вкрадчивым дождем темное пространство, высвеченное вдали
гоpодскими огнями. Потом из тьмы выступают верхушки деревьев, по слабо
освещенной наружным светом стене дома стелется какое-то вечнозеленое
растение, усеянное цветами вроде наших мальв, и их осенний запах, смешанный
с запахом чуть смоченной тонкой пыли на листьях, вдруг больно отзывается в
сердце...
Потом Джин стоит в слабо освещенном портике, словно благословляя нас на
долгое совместное странствие, а по саду уже пробегает дробный перестук
тяжелых капель, предвещая ливень. Их подсвеченные фонарями серебряные тела
падают из поднебесной тьмы.
- Дождь!- жадно вдыхает Кристина.- Как я люблю дождь!
И тут он обрушивается со всей силой.
Улочка "Монастырские сады" едва освещена. Кристина включает фары- теперь
видно, как по водостокам, упруго перекручиваясь, несется мутный ручей. Мы
выезжаем на хайвей и включаемся в бешеную гонку автомашин, каждая из
которых летит в хрустальном шаре брызг, мигая сквозь них мокрыми
красно-оранжевыми огнями. Дворники работают как бешеные, но дорогу видно
только короткое мгновение после каждого взмаха- будто открываешь и
закрываешь глаза.
Но что это- впереди словно дышит, колышется тяжелыми складками огромный
занавес- на всем ходу мы ударяемся в него, машина вздрагивает и заметно
сбавляет ход. Такого ливня я еще не видел.
Мы прорезаем его и внезапно оказываемся в омытой влажной сверкающей тьме -
с чистым небом над головой, в котором проклюнулись первые звезды.
Как прорыв туда, где нам уже никто и ничто не сможет помешать.
- Я хочу, чтобы у нас был ребенок,- говорит она, когда мы снова вместе в
тихом доме ее друзей, где за весь день не раздастся ни телефонного звонка,
ни звука машины за окном- только мягкие толчки ветра в стену да переклики
птиц. Далеко внизу- залитый солнцем утренний Лос-Анджелес. Осталось шесть
дней.