"Алан Кубатиев. Цитата из Гумбольдта" - читать интересную книгу автора

прогнувшегося стакана.
- Пришелец, который среди тебя, будет возвышаться над тобою выше и
выше, - незлым и даже сочувственным голосом сказал Генрих Августович, - а ты
опускаться будешь ниже и ниже. Он будет давать тебе взаймы, а не ты будешь
давать ему взаймы; он будет главою, а ты будешь хвостом...
- Полагаешь?.. - совсем упавшим голосом спросил Фыра Генрих Августович
развел руками.
- Будешь служить врагу твоему, которого пошлет на тебя Господь, в
голоде, и жажде, и наготе, и во всяком недостатке; он возложит на твою шею
железное ярмо, так, что измучит тебя... И будешь ты есть плод чрева твоего,
плоть сынов и дочерей твоих, которых Господь, Бог твой, дал тебе...
Фыра смолк окончательно, далеко вылупив красный очумелый глаз. Не
вытанцовывался обычный праздник, с умными разговорами, горячими признаниями
и лестными характеристиками. Не так все раскручивалось, совсем не так.
- Да ну тебя, отец, - выговорил он сквозь огорчение. - Мы тут все ж
таки кушаем... а ты такие чачи задвигаешь...
Генрих Августович не сводил с него взгляда - совсем не старческого,
голубого, пронзительного, как газосварка.
- Почему ты огорчился? И отчего поникло лицо твое?
"Лицо твое" Фыру доконало полиостью. Не готов он был к такому повороту
дела, уж очень по утрянке жизнь пошла хорошо, а он и расслабился...
- Чего вообще "поникло"... - пробормотал он. - Ну вот зашел к тебе,
радость у меня, угостить хотел мыслящего человека...
- Благ делящий благо, - согласился Генрих Августович, но пронзал
по-прежнему. - Однако едва не пошатнулись ноги твои, едва не поскользнулись
стопы твои...
- Это когда? - удивился Фыра, позабыв душевное нестроение.
- Позавидовал безумным, - разъяснил Генрих Августович, - видя
благоденствие нечестивых. Ибо нет им страданий до смерти, и крепки силы
их... На работе человеческой нет их и с прочими людьми не подвергаются
ударам. И вот эти нечестивые!.. - он возвысил голос и
загремел: -...благоденствуют в веке сем! Умножают богатство!.. А крепкие
сердцем стали добычею! Уснули сном своим, и не нашли все мужи силы рук
своих!.. Так не напрасно ли я очищал сердце мое, и омывал в невинности руки
мои... и подвергал себя ранам всякий день... и обличениям всякое-утро...
Генрих Августович сурово поник головой.
Фыра почувствовал, что плачет имеющимся глазом, и глотнул из стакана.
Он точно рук не омывал никак, и раны и обличения тоже были не по его части.
Вину ощущал поэтому нестерпимую.
- Размышляю о днях древних, - не поднимая головы, сказал ему, но как бы
и не ему Генрих Августович. - О летах веков минувших. Припоминаю песни мои в
ночи, беседую с сердцем моим, и дух мой испытывает... вот мое горе -
изменение десницы Всевышнего...
- А мне-то, мне-то каково?.. - всхлипывал Фыра. - Ты вот, Авгусыч,
совершенного ума... всякого понимаешь... Мне чего делать? Ну вот хочется
жить по-человечески, не только с помойной картой, и чтобы покушать хоть
через день, и выпить граммулечку и менты чтобы не гоняли... Собаки эти,
которые при собачниках, те еще хуже ментов... и без хозяев тоже гады...
Революцию, что ли? И-эхх, будто я Сталин... Живу, как таракан в щели, пока
химией не прыснули... Что вот делать?..