"Алан Кубатиев. Цитата из Гумбольдта" - читать интересную книгу автора

на полу, на галереях, несколькими ярусами расположившихся вдоль стен,
странными гроздьями свисали с высокого потолка, а от них тянулись, извиваясь
как живые, оранжевые кабели с белыми пульсирующими вздутиями. В каждой
клетке-корзине что-то лежало. Уже совсем автоматом дядя Боря продрал глаза
рукавом куртки и, пока зрачки не захлестнуло ого вгляделся...
Сначала ему показалось, что все, кто в них лежит, мертвые - они не
двигались, не говорили и вроде как не дышали. При этакой толпище хоть малый
шум, но должен быть, а тут ничего, ни мур-мур...
Потом дядя Боря шарахнулся назад. С перепугу.
Молча, разом и опять совершенно бесшумно все лежавшие взлетели на ноги.
Он успел разглядеть, что ни одного взрослого среди них нет: сплошь пацаны и
девчонки, да какие-то странные. Похоже, что все Арендованные!..
Он не отошел еще от этой догадки, и тут же шарахнулся вновь - ему
показалось, что они разом и так же молча бросились на него. Но они просто
разом вскинули руки. Через мгновенье они сменили позу, потом еще, еще,
еще... Дядя Боря ничего не понимал; но кишкой улавливал - какая там зарядка,
какой там спорт... Их всех, несколько тыщ, а может, и больше, словно током
било, и движения их были какие-то нечеловеческие. На одной ноге стоит, одна
рука вверх, другая вокруг шеи, а вторая нога загибается за спину и носком,
да что там носком... всей ступней к затылку... И еще разное, просто
разглядеть не успеваешь, потому что скорость убойная, раз-два-три-четыре,
раз-два-три-четыре... Ледяной ветер ходит по залу, хлещет в лицо,
покалывает, будто искрами, только странными, невидимыми.
Веки у всех были сжаты, но своих корзин-клеток они ни разу не зацепили.
Ближние дети, видно было, открывали рты, но без единого слова, одновременно
крутили головами и нагибали их, как птицы, но все это в одном страшном
беззвучии.
Дядя Боря тихонько подвывал. Голову ломило все сильнее и сильнее, глаза
не слезились больше, а ссыхались, мышцы рук и ног сводило и дергало, спину
словно заплетали колючкой...
Он задом попятился к двери, опасаясь здесь наблевать. И вдруг все
кончилось. Угловатыми комьями дети свернулись на дне корзин и замерли, будто
камни. Ветер и боль не прекратились, но как будто выровнялись - не рвало, а
словно придавливало. Можно было стерпеть. Даже в мокрых штанах. До машины
добежать, а там у него в сумке все, что надо...
Когда дядю Борю железными пальцами взяли за локти и накрыли ему лицо
светонепроницаемой маской, он уже собирался запеть.


7

"Дорогая Меруэрт, я обещал вам одно письмо, написанное от руки; вот оно
перед вами, первое и последнее. Жаль. Мне казалось, что с вами я вдруг
ощутил себя счастливым и неуверенным, заново ощупывающим весь мир, все
начинающим снова. Глупостью, было даже на секунду подумать, что такие, как
мы, могут быть счастливы в этом мире. Именно тогда я и решил окончательно
покинуть вас, когда понял: теперь единственное оставшееся счастье можно
вывести только из горя другого. А ваше горе так же драгоценно, как и ваша
любовь, которой вы согрели два наших невозможных дня в том отеле на
Стрэнде...