"Сигизмунд Кржижановский. Фантом" - читать интересную книгу автора

сидел за стеклом вагонного окна. Поезд дёрнуло: казус с фантомом, резко
оторвавшись, остался где-то назади. Но всё же _остался_.


III

Уезжая в деревню, в земство, молодой врач Двулюд-Склифский предполагал
поделить время меж людьми и книгами, амбулаторией и библиотекой. Он вёз с
собой несколько пачек неразрезанных книг. Но в предположения его вторглась
война - и вместо разрезания страниц пришлось заняться разрезанием тел.
Летучки, эвакпункты, околодки, госпиталя. Лица под хлороформными масками.
Массами. С носилок на стол - со стола на носилки. <Следующий>. Глянц и звяк
пинцетов и скальпелей: в спирт - в кровь - в спирт - в кровь. Пока,
как-то в поле: блеснуло и грохнуло - сознание вон. Контузия, тяжёлая форма.
Отлежался. И снова лязг и шорох скальпеля: то в спирт, то в кровь. Но кожа
на тыльной части головы и вдоль позвонков будто чужая. Нет-нет и мутные
пятна в глазах, и земля точно скользким волчком из-под ног. В конце концов,
постранствовав по инвалидным разрядам, доктор Склифский выключился из войны
и смог вернуться к своим успевшим пожелтеть книгам, настенной деревенской
аптечке в полуопустелую, угрюмую, выкорчеванную войной бабью деревню.
Вывихнувшаяся жизнь пробовала вправиться в вертлуга: Склифский читал свои
книги, делал выметки, писал рецепты и письма на фронт, лечил третичные
сифилисы и ходил на панихиды по <убиенным>; по вечерам слушал сверчка и пил
разбавленный спирт. Но сам Склифский, очевидно, не долечился: временами
ощущалось, будто контузия расползается по телу, и уж не затылок, а вся
голова в тесной и чужой, мёртвой какой-то коже.
Затем... ну, всем известно, что было затем. Каждый запомнил то, что умел
и хотел запомнить. Двулюд-Склифский: тифы - пожары - бездорожье -
бескнижье - голод. Бутыль для спирта долго пустовала, но когда снова
наполнилась, Склифский стал пить не разводя.


IV

Неясный казус, отждав годы, выбрал для возврата сумеречное осеннее
предгрозье. Приплыли тучи и стали на якоря. Заря попробовала сквозь их
дымный осмол, но лучи ей затиснуло меж тяжких тучьих кузовов.
Двулюд-Склифскому нездоровилось: иглистая многоножка, заворошившись под
кожей, проёрзнула раз и другой по позвонкам. Попробовал было из угла в
угол - не шагается. Постоял у книжной полочки, вщуриваясь сквозь сумерки в
привычные корешки: томик Дюамеля, Файгингерова ,
гизовский перевод Фейербаха, Рише. Отвернулся. К другому
столу: забулькало из бутылки. Ещё и ещё. Потом к столу. Сел. Подошвами в
стенку. Многоножка под кожей втянула иглы и не шевелилась. Об оконце (прямо
против глаз) сначала брызнуло песчинками, потом ударило первыми каплями.
Ветер рванул за дверной болт, дверь подалась, и отрывной календарь на стене
задвигал ненаставшими датами. Двулюд-Склифский, не отдёргивая подошв от
стены, оглянулся на дверь: в длинную вертикальную щель меж дверным краем и
стеной, вслед за ветром, протискивалось плохо различимое от сумерек
человекоподобное _что-то_.