"Сигизмунд Кржижановский. Чуть-чути" - читать интересную книгу автора

запрятанные в вату и мех руки, ноги, жесты, игра морщин и бликов - вдруг
высвободились, стали зримы и внятны. И во мне всё было по-иному: мириады еле
различимых мыслей терлись изнутри о лобную кость, в сердце прорастали завязи
предощущений и замыслов. Тысячи чуть-чутей, вероятно, загнанных морозным
воздухом в поры моей кожи, дёргали за жилки и капилляры, возились в путанице
нервных нитей, рождая в моём теле новое, нежданное тело. От волнения ноги у
меня чуть дрожали. Я прислонился спиною к футовым буквам афишного цилиндра и
шептал странные мне самому слова. Лишь чуть-чутям, окружившим мои губы, они
могли быть слышны:
- Клянусь, - шептал я, - о, клянусь служить жизнью и делом властителю
моему королю страны Чуть-Чутей и всему славному его народу. И если, вольно
ли, невольно ли, нарушу клятву, то... да будет мне смерть.
И в ушах у меня прошуршало: аминь.


II

- Разве только так, на минуту...
Стоптанный кривоносый башмачок заколебался на пороге моей комнаты.
- Хотя бы. Я умею обращаться и с минутами.
Она оперлась ладонью в стол, прищурившись на бумажные вороха,
разбросанные повсюду. Помню, по взгляду, по внезапно поднявшимся бровям было
видно: заметила - мы не одни. Оробела. Мы молчали: о, тут я узнал
удивительную технику чуть-чутей, работавших по тишинной части: как мастерски
они владели клавиатурой тишины; как тонко изучили хроматизм от несказанности
к несказанности; как, работая над музыкой тишины, ловко модулировали её
тональности - из молчания в молчь, из молчи в безглагольность.
Пальцы гостьи, прижавшись к доске стола, ждали: сначала я взял их, за
короткие ноготки, потом овладел кистью, а потом и худые локти задрожали в
моих ладонях, а там плечи коснулись плеч и губы, разжав губы, искали
обменяться: дыханиями, душами, духом.
Сердце стучало о сердце. Ресницы наши спутались, роняя слёзы. Ещё
мгновение и... и вдруг я увидал у самого глаза - грязно-рыжее пятнышко;
рядом другое: веснушки. Блеклая, в чёрные точечки пор, под жировым налётом,
кожа; беловатый прыщ на выступе скулы. Пузырчатая налипь пены на дрожащей
губе.
В недоумении, почти в испуге, я отодвинулся назад. Смотрел: дурнушка,
обыкновенная дурнушка, та вот, что часто встречалась у ворот, на улице, в
лестничном колодце; под дряблой кожей рыбьи кости ключиц, узкие и короткие
щели слезящихся глаз; щуплое длиннорукое тело, в заутюженном платье-чехле.
- Милый...
Но я ступил шаг назад:
- Простите. Бога ради. Это недоразумение...
Её как ветром качнуло: рыбьи кости заходили в узком вырезе платья, будто
пробуя прорваться сквозь кожу. И она пошла - коротким, спотыкающимся шагом,
как если бы путь к порогу перегородило сотней порогов.
Дверь закрылась. Я оглянул комнату: обои - опять в мёртвых синих
пятнах, вкруг пятен коричневый обвод; на стёклах - расползшиеся радиусами
врозь ледышки; на столе - портфель, набитый поддельными именами. Но чего же
смотрят чуть-чути? Или они заленились, уснули там на своих постах? Не может