"Сигизмунд Кржижановский. Чудак" - читать интересную книгу автора

опять - кругом - мясо в крови. Где-то я читал, ещё в отрочестве: есть
чернопёрая птица Мовоцидиат. У птицы большие крылья, а ног нет. И как
бросило её в воздух, всё летит и летит, а снизиться не может. Опадают
крылья. Усталью застлало глаза, но птице - Мовоцидиату - лёт без роздыха.
Пока до смерти не долетит>.


<Этой мысли вряд ли прогвоздиться сквозь череп. Уже больно от неё, а
слов всё ещё нет. Всё-таки попробую. Вот: все эти Пирроновы Тропы, вопросы
Энезидема, Монтеньево [2] не туда корнями повернуты. Решетом
солнца не поймать, человечьим мышлением истины не постигнуть, но не потому,
что мозг хил, а потому что _сердцу_ истина не в подъём. Истина больнее боли.
На неё надо _решиться_. И вещи защищают свою суть, запрятав её в жути, тая в
ужасах.
Меж человеком и истиной - страх. Страх на страже. В древнем Фрагменте,
приписываемом Пармениду, сыну Пиретову: <сердце совершенной истины -
бестрепетно> (Philostr. Philos. Opera Fragm. 6). С нашим же трепыхающимся
сердчишком предпринимать познание нельзя. Сначала обесстрашить себя, и лишь
тогда мыслить. Не ранее. Вот уж годы и годы учу моё сердце обрастать сталью:
ведь если я бросил себя в это глупое, кротовыми норами изрытое, вшивое, в
стальные колючки замотанное чёрное, звериное царство, то лишь тебя ради,
свободная от сердца>.


IV

На рассвете я возвратил рукопись.
Толкаясь колёсами о пни, в лес вкатила двуколка. Человек с зажатым под
локтем портфелем ступил, качнув квадратный кузов двуколки, на подножку.
Сел - сгорбился: бородкой в колени. И двуколка, переваливаясь с колеса на
колесо, заковыляла в грохоты.
У опушки топталось несколько солдат:
- Ишь, чудака опять колёсами унесло.
- И чего ему, вольному, промеж смертей путаться?
- Чудак... Чудак и есть.
А к ночи и мы, не-чудаки, покинув лес, шли снова на синие дуги ракет к
ямам окоп. Окоп встретил молча. Редко-редко пуля: и та верхом. Орудий -
будто и нет. Молчь. И только миговые жизни ракет: зацветут на тонких гнутых
стеблях, - глядь, уж и осыпались блеклым синим бликом: будто и не жили.
Изредка ветер качнет воздухом, тотчас - в ноздрях сладковатая вонь: трупы.
И рассвет, оторвавший по алому шву от земли, показав искромсанную и
спутанную, кой-как перемотанную по раздёрганным кольям проволоку,
подтвердил: да, трупы. И будут ещё.
Но тем временем, бой, грохотавший справа, с каждым часом отползал дальше
и дальше. В тот же день, забывшись сном, я увидел: усталый бой медленно
волочил по полям своё в дымы и гулы вдетое тело Вдогонку за боем,
переваливаясь с колеса на колесо, по межам и ямам затоптанных полей, -
колёса двуколки. В двуколке человек; под острым локтем портфель; он
наклонился, бородкой вперёд, и торопит возницу; колёса кружат и кружат, всё
быстрей и быстрей, - но бой, как испуганный зверь, волоча дымы и жерла,