"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Москва в первый год войны (Физиологические очерки)" - читать интересную книгу автора

- А хоть бы и до счисления бесконечных малых,- поворачивается завхоз,
описав правым плечом дугу в сторону нового голоса,- от дробей мне же
труднее, больше счету. Мое дело маленькое.
И, мягко перешагнув через порог, завхоз ныряет в пряные и копотные
запахи кухни.
Вслед:
- Укатился мячиком.
- И брюки-то на нем с запасом - будто просят: полней, Илюшечка, места
хватит.
- Ну, все-таки надо быть справедливыми, товарищи. Наш Иль-Иль захочет
- из-под земли добудет.
- Добудет: деревянный пирог с мясной начинкой. Знаешь такую загадку?
- Тьфу, аппетит испортили.
- Тем лучше для вас. Что б он сдох, аппетит этот проклятущий. Ходит за
тобой, как пес, да зубами лязгает.
Никто не видел, чтобы Илья Ильич когда-нибудь притронулся к пище.
Глаза его, движущиеся под дужками бровей, как чашечки аптечных весов под
коромыслицем, вечно взвешивают, охватывают объемы, считают и пересчитывают.
Но сам он, когда ему предлагают вина, жалуются на суп-бурду или протягивают
папиросу, всегда отрицательно качает головой:
- В рот не беру. Да, не процежено, пусть заменят. Дымом не балуюсь, да
и некогда. Извините.
Тем не менее румянец его не меркнет, щеки упруги и округлы.
- Ты бы, Илья,- говорит ему его приятель официант Табелкин,- хоть бы
для виду похудел. А то, выходит, твое же брюхо на тебя прокурором смотрит.
В таких случаях Илья Ильич вздыхает и машет рукой:
- Это что. А вот шестиглазый наш, знаешь, чуть встретит, наставит на
меня окуляры, сверху пенсне приладит, да еще свои два и: "Таете, говорит,
как дро-жжа в хлебе, вычитаемое из уменьшаемого, глядь, одна разность
останется: кости на усых, мясо заместо них".
- Скажут тоже. Писатели, понятно: привыкли, чтобы построчно - я тебе
слово, а ты мне копейку. А ты тут вертись, как скаженный...
И официант, балансируя подносом, торопится к -протянутым навстречу
рукам столовников.
- А вы знаете,- говорит мой случайный сосед по столику, щупая
красными, припухшими от холода пальцами ребристый стакан с бледно-зеленым
чаем,- Илья-то наш, барабанное пузо, оказывается, еще и психолог. Да что
там, философ - иначе и не назовешь. Вчера тут один шваркнул ложечку из
стакана, да и: "На какого черта мне ваша ложечка, будь их хоть дюжина, если
сахару тут ни сахаринки". А хоз наш ему: "Не волнуйтесь, товарищ, ложечка -
она с психологией: помешайте ею разик-другой, и покажется, будто в пустой
воде вроде как сладость появилась: Условный рефлекс не нами выдуман - вашим
же ученым братом, так сказать". Тот только рот разинул. И в другой раз,
неделю тому это было, прохожу я коридорчиком мимо бухгалтерии; столовая уже
закрыта (задержали тут меня), парадное на болтах, ну, я через черный. И
представьте себе, сидит наш Илья Ильич в уголку под пятнадцатисвечной
лампочкой и что-то на счетах отщелкивает. Тут же, рядом, бумажка - и на ней
цифры лесенкой. "Что это вы колдуете?" - "Да вот,- говорит,- хочу
прикинуть, так, закругленно, в тоннах, насколько похудела старуха Европа".-
"То есть как?" - "А так, если взять ее, Европу эту самую, по числу ртов,