"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Швы" - читать интересную книгу автора

как другие: сколько раз я пытался ладить что-то из алфавита,- рухнет и вот
опять. Впрочем, сейчас пишу ни для кого. Но бывало и так, что я относил
свои слова другим. Другие, то есть профессиональные расценщики строк, либо
покупают их, либо возвращают с пометкой: "Не п.". Это значит: не подходит,
плохо.
Не скрою - и мне пришлось узнать весь горький смысл трибуквия "Не п.".
Помню, в первый раз, когда я, чуть труся, с зачастившим сердцем, передал из
ладони в ладонь - свою рукопись - и над нею металлически защелкнулся
портфель, я долго, от срока к сроку,- ходил за ответом: мне это стоило
целой серии догадок, расценщику обошлось в три знака: "Не п.". Помню, знаки
эти назойливо прыгали у меня в глазах, держась на ассоциативной нити: не п
- неп-нэп - не п. Все это сейчас мне кажется смешным, а тогда было попросту
жалким, но и этого я, забытый, забыть не согласен. И над этим мое нет.
Сколько нас, тех, которые не подходят; "подлежат возврату". Сколько
нас, перечеркнутых и отодвинутых за черту. Я не знаю, где наша литература:
может, на книжных витринах, а может, и в ящиках для рваной бумаги. Во
всяком случае, люди, верящие в витрину, не слишком верят. Мне же по
гривенничности бюджета даны лишь обложки: я вижу, как в понедельник витрина
меняет свою бумажную кожу, стараюсь угадать, что там - внутри
неразрезанных, гладко свальцованных листов,- и бреду дальше, от окна к
окну, накапливая дурные предчувствия. Откуда они - не знаю. Ведь я не
работаю разрезальным ножом, и литература показана мне из-за стекла. Но и у
обложек можно кое-чему научиться. И от периферии можно провести радиусы к
центру. Иногда на скамье бульвара мне попадается под руку скомканная
газета. Иногда рядом со мной, на той же скамье - человек над раскрытой
книгой. Но, расправив строки скомканному листку, всегда нахожу: одно и то
же, одно и то же, об одном и том же. А на лице, уронившем глаза в книгу,
всегда одни и те же серые отсветы и скучливые складки у губ. И читатель - я
часто подмечал этот жест,- как-то вдруг выдернувшись из книги и положив ее
рядом, раскрытыми страницами в доску скамьи, смотрит на меня, на прохожих,
деревья, лужи и что ни попало,- и из глаз сквозь рябь отчитанных строк: "Не
п.".
Я не завидую и не жалею. Но иногда стараюсь представить себе все эти
обогнавшие меня рукописи, которым удалось переменить чернила на краску.
Если раньше искали тем в чернильнице, тут, близко, в себе и около себя, то
теперь их вовсе не ищут: темы даны; каждый писатель может составить себе,
если он аккуратен, даже нечто вроде справочной таблограммы тем. Расписав по
графикам спеца, эмигранта, рабочего, разлинованного на: а) партийного и б)
беспартийного интеллигента (опять-таки: а) в класс ввинченного, б)
вывинченного и т. д.), человек, приделавший себя к перу, может чисто
механически, по формуле об сочетаниях из n получить тридцать - сорок фабул.
Мне почему-то кажется: 39.
Если это расписание мыслей повесить на крюке под мушьи точки - и...
впрочем, можно и самому - на крюк: тема № 40 и последний. И если
противопоставить... то... ну, вот мысли и спутались. В глазах ползучие
серо-желтые пятна. Не могу дальше. Не -

V. Размышления о панталыке

Какая странная машина: стоило челюстям дожевать хлеб и мясо,- и опять