"Тимофей Круглов. Виновны в защите Родины, или Русский " - читать интересную книгу автора

биография, один образ жизни, да и материальные возможности родителей,
соответственно, тоже были примерно одинаковы.
Может быть, поэтому все, что говорилось в семье Аллы ее родителями,
было ему страшно ново и интересно. Его забавляло поначалу, а не раздражало,
как потом, уже после свадьбы, что теща-орденоносец совершенно не могла
понять, "за что платят такие деньги военным бездельникам". Теще, женщине
безусловно работящей, ни минуты не сидевшей без дела, но всю жизнь прожившей
в Риге, невозможно было объяснить в ответ на замечание: "Твоя-то мама вообще
сколько лет не работала", что сама по себе жизнь жены начальника заставы в
Туркмении, в песках, в горах, где никакой работы нет просто по
определению, - это тяжкий и порою невыносимый труд. Теща с тестем не
понимали, что такое отцовские два ранения, полученные в мирное время, они
видели только, что у него полковничьи погоны и "Волга" с водителем, на
которой, кстати, и отправились вскоре в ЗАГС молодожены. Простейшая
сентенция о том, что для того, чтобы стать генеральшей, надо выйти замуж за
лейтенанта, совершенно искренне не приходила в голову этим русским рижанам.
Они не понимали, что где-то и сейчас есть родной для Ивановых Урал, и Пермь
с ее заводами, и родная деревня Ивановых, с ее непролазной грязью.
Митрошкины были честными, много работавшими простыми людьми, всю жизнь
прожившими в Латвии, никуда почти из нее не выезжавшими, с большой родней в
Латгалии и, понятно, потомками русских староверов, бежавших в Прибалтику еще
при Петре Первом. Большая Россия для них была страной чужой и далекой уже
тогда, в советское время.
Валере, родившемуся в Туркмении, успевшему еще ребенком объехать
половину Советского Союза, Валере, у которого родня была в Перми, брат
служил во Владивостоке, а дома лежал на полке дембельский немецкий альбом, -
ему было странно и от этого еще более интересно видеть совершенно другой
мир, в котором выросла Алла.
Сама она, впрочем, была девушкой вполне современной и разносторонней,
на одном месте сидеть не любила, выпрашивалась у родителей в экскурсии по
разным советским республикам и тоже успела увидеть, что мир за границами
Риги отнюдь не заканчивается.
Стройная, спортивная, не то чтобы писаная красавица, но притягательная
редким обаянием, Алла как бы застряла посередине между миром Иванова и миром
родителей. Значит, был в Союзе и такой, третий мир. Наверное, их было
много-много больше, но, как ни странно, они оказались разными, и это
впоследствии довольно больно ударило по Валерию Алексеевичу, на своей шкуре
с годами прочувствовавшему, что "Не в свои сани не садись" и многие другие
банальные русские пословицы на деле оказались куда мудрее книг Карнеги,
Владимира Леви и прочего "психоложе-ства".
Но тогда, в самом начале их романа, само по себе ощущение возможности
какой-то новой, взрослой, семейной, самостоятельной жизни, жизни во взаимной
любви, так долго, с детства, взыскуемой Ивановым, наполняло юношу щенячьим
восторгом - и только. А потому простая благодарность за подаренный цветок,
дружеский поцелуй в щеку и приглашение мимоходом - зайти домой, пообедать
блинчиками с сердцем, приготовленными собственноручно, покорили Иванова
сразу и бесповоротно, и он потерял голову.
Музей театра, в котором проходила редкая по тем временам британская
выставка "Театр шекспировских времен", находился в двух шагах от дома Аллы.
И потому приглашение в гости после посещения выставки оказалось