"Тимофей Круглов. Виновны в защите Родины, или Русский " - читать интересную книгу автора

новогодних праздников в Каунасском госпитале.
Сам Каунас со всеми его достопримечательностями Валеру не
заинтересовал. Обычный прибалтийский городок. Пешеходная улица, Музей
чертей, Чюрленис, Межелайтис и прочая типично прибалтийская байда мало
волновали столько лет прожившего в Эстонии студента, да еще приехавшего в
Каунас из Риги.
Солдат-пограничников в маленьком госпитале на лечении было не очень
много. Немного было и офицеров. В одной палате с Ивановым их лежало двое -
майор КГБ и капитан-лейтенант морчастей погранвойск. Майор был уже пожилым
(на самом деле, ему было около сорока), каплею не было и тридцати. Появление
двадцатидвухлетнего студента офицеры восприняли как нечто само собой
разумеющееся, особенно когда выяснили фамилию, должность отца и нашли общих
знакомых, которых не могло не найтись в таком тесном сообществе.
Глупых вопросов по поводу того, от чего лечится Иванов и что он тут
вообще делает, никто не задавал. Все были люди взрослые, опытные и повидали
много жизненных ситуаций. Лежит себе вьюноша, отдыхает, укрепляет нервы
витаминами и хвойными ваннами - значит, переучился, только и всего. Майор
слег после инфаркта. По всему видно было, что приехал он недавно из
заграничной командировки. В том числе по новому японскому кассетнику и
маленькому цветному телевизору, которые он взял с собой в палату. По редким
музыкальным записям, которые крутил он тоскливыми иногда январскими
вечерами. Именно с тех пор стоит услышать Иванову мелодию "Бесаме мучо", как
сразу вспоминается больничная палата на троих в старинном здании госпиталя,
огромное арочное окно, за которым кружится снег под фонарем, спирт,
подкрашенный морсом, на общем столе, да грустный смех молоденьких сестричек,
"накативших" после отбоя и застрявших на пару часов в гостеприимной
офицерской палате.
Напротив, дверь в дверь через коридор, находилась женская палата. Там
лежали жены и дочки офицеров. Была там и Галя Сказова - худенькая шатенка с
зелеными глазами, восторженная и нежная. Жена прапорщика, она была
ровесницей Иванову. Но самим своим статусом замужней женщины казалась совсем
взрослой юному студенту. А потому ставшие со временем привычными перекуры на
лестнице после отбоя, по ее, конечно, а не по Валериной инициативе,
превратились в затяжной поцелуйный обряд, повторявшийся каждый вечер.
Учительница музыки из Светлогорска Галя как будто сошла из рассказов
Бунина, такое у нее было "легкое дыхание". Забравшись Иванову под майку
узкой горячей рукой с длинными, чуткими пальцами пианистки, она быстро
играла коготками по голой его спине какие-то ей одной известные гаммы,
отчего полумрак на госпитальной лестнице преображался в сияние; чердачная
площадка с казенной урной под разлапистой монстерой в облезлом ведре
превращалась в зимний сад; застиранный халатик молодой женщины и больничная
пижама студента были ее пеньюаром и его мундиром. Все это незаметно, как
будто само собой расстегивалось, развязывалось, руки проникали в самые
потаенные места, и только чей-то надсадный кашель курильщика площадкой ниже
заставлял парочку очнуться и перевести дыхание.
- Ритмичнее, ритмичнее, ритмичнее, - задыхаясь, шептала учительница
музыки, когда к ней прижималось полное молодой силы энергичное тело
студента, обнимая ее все крепче, не стесняясь напряжения, которого не могла
она не заметить, двигаясь навстречу в такт отчаянно романтической музыке,
звучащей внутри юной женщины наперекор госпитальной скуке и тоскливому