"Александр Круглов. Сосунок " - читать интересную книгу автора

камней. И когда Ваня увидел это, сразу увидел (на этот раз жадно,
нетерпеливо туда, в цель смотрел), тотчас же, сам уже, без командира
сообразил, что на этот раз он, напротив, немного занизил. "Но почему? -
мелькнуло.- Постой, постой, почему, собственно, я? Вовсе не я, может быть, а
Воскобойников, взводный занизил. Он команды ведь отдавал, а я только точно
их выполнял. - Но тут же резануло сомнение: - А точно ли? При зачумленности
своей, напряжении, спешке... Ведь мог и сам напортачить, сбиться в делениях,
неточно "крест" на цель наложить". И снова тошно, страшно стало ему. Неужто
он это, он?.. Снова он! Два снаряда, и оба черт знает куда. И, винясь,
страдая, жаждая, прямо весь вожделея исправиться, поскорее как-то себя
утвердить, поверить в себя, быть довольным собой, просто спасти себя, сбив
поскорей пулемет, с тоской еще плотнее прижался глазом к окуляру прицела,
который забыл, который нашел, который принес, из-за которого чуть уже было
не сгинул. Да он просто прилип к окуляру прицела. Тронул легонько, очень
легонько штурвалы. Даже он, неуч, профан, стрелок - так, плюнуть только да
растереть - даже он и то каким-то чутьем, тонкостью юной своей, обнаженными
нервами, захлестнувшими его болью, страданием и тоской догадался, почувство
вал, сообразил, что тут немножечко надо "крестик" поднять. Ну, чуть-чуть, на
какую-то долю деления - раз снаряд их под груду камней угодил, под самую
груду.
"Ну,- просил сам себя, свои руки, умолял просто он,- немножко, немножко
совсем!- И дрожа, трепеща весь, забыв обо всем, об опасности позабыв, не
повел, нет, не стал штурвалы вращать, а чуть-чуть ударял ладошкой по
psjnrje, только по левой, верхней, что работала по вертикали, на спуск и
подъем.- Чуть-чуть... Осторожно, легонечко!"- Еще до того стал вращать, как
начал отдавать новый приказ Воскобойников.
- Моя давай, моя!- рванулся к орудию из воронки узбек. Он сразу же, как
только наводчик запустил первый снаряд в "молоко", хотел ринуться к нему,
оттолкнуть Изюмова от прицела и усесться самому за него. Понимал, конечно,
что за щитом, у прицела опасней. Намного опасней, чем лежать в воронке и
управлять огнем орудия со стороны. Но он привык рисковать - еще там, дома, в
крутых и глухих отрогах Таласского Алатау. Собственно, каждый молодой
необъезженный жеребец - это риск. Было в жизни бывшего коневода, объездчика
много и других опасностей. И он, как ни был молод еще, научился уже
относиться к ним спокойно, расчетливо и теперь сразу смекнул, что плохая
стрельба неподготовленного наводчика грозит им всем и ему самому
неприятностями значительно худшими, чем риск, который он возьмет на себя,
если, отбросив его, сядет сам за прицел. В себе же он был уверен, чуял, что
первым же снарядом собьет пулемет. И порывисто рванулся к краю воронки.
- Моя, моя давай!- лихо бросил он Воскобойникову.
Но тут как раз опять грузно, развалисто хряпнуло. Но не впереди, как до
этого, а сзади уже.
- Ложись! - схватил отделенного за ремень, дернул снова в воронку его
Воскобойников. Метнул взгляд назад, на новый минный разрыв. И понял: "Все,
вилка, кажется. Влипли. Неужели конец?" И, сглотнув с трудом, с сухим комком
в горле, с внезапно прокатившимся по спине холодком, отрывисто крикнул
Казбеку:
- Поздно! Ложись!
Третья мина обязательно шлепнется где-нибудь рядышком. Если, конечно,
не самое худшее - не точно в орудие. "И где он, корректировщик проклятый не