"Н.Красников. Мышегуб (сокращенный вариант повести) " - читать интересную книгу автора

головокружительными спазмами доработать нюансы. Под стакан следовало
подложить кусок целлофана, чтобы по поимке мышь можно было запечатать и
перенести на стол. Да и монетку не мешало бы выбрать потолще, ведь ловушка
могла сработать вхолостую при первой же сейсмической флуктуации...
Как бы в ответ на мои опасения с улицы донесся тяжелый грохот
самосвала. Задребезжали стекла, запрыгали склянки в утробе умывального
мойдодыра. Когда звон утих, из комнаты донесся короткий стук, и прокатилась
трель убежавшей монетки - настолько слабая и отрывистая, что не осталось
даже эха. В качестве заключительной фразы этот пассаж воспринимался
вымученно и беспринципно, слишком уж под Гребенщикова, и чтобы как-то
разрешить неустойчивый интервал, я поднапрягся и испустил долгий желудочный
стон, стараясь угодить в минор; звуки сложились в своеобразный аккорд,
которому акустика фаянсового резонатора подбавила саркастической окраски.
Мысли от поноса тотчас поворотили в сторону Парнаса, и в голове
застрекотала рифмоплетная машинка, выстраивая монотонные анапестовые
цепочки:
Громыхает по городу злой грузовик, сотрясая подвалов утробы бетонные, и
желудочных газов печальные стоны в равнодушном очке так беспомощно тонут...
Дальше можно было закончить без затей, сухо и точно:
...вторя стуку стакана, накрывшего пшик.
А можно было срифмовать по-другому, более открыто, с перспективой
выхода на ироничную грандиозность:
...вторя стуку стакана, и горестный крик из скорбящей груди исторгают
поэты, созерцая ошибочность дерзких идей. В их красивых глазах полыхают
кометы, их отточенный разум находит приметы вырожденья морали в поступках
людей...
Но в последнем случае терялось очарование схваченного момента,
стихотворение начинало вылезать за рамки жанра, и оправдать его неуклюжий
пафос могло лишь введение вспомогательного героя, какой-нибудь невинной
девушки с суфлейным декольте.
Самым интересным было то, что графический оттиск обоих вариантов
практически не отличался - их, так сказать, топология выглядела одинаковой.
Обе концовки, если удерживать их в границах 15 строк, оказывались какими-то
неинтересными желтыми стрючьями, зато начало в обоих случаях недвусмысленно
записывалось в идентичный трехмерный полигон, в этакую объемную ломаную,
причем каждое слово четко подвязывалось к перемене направления и цвета. При
определенном освещении и душевном настрое можно было даже предположить, что
тень этого образования на плоскости будет сильно напоминать японский
иероглиф "терпение". Конечно, я мог и ошибаться - в уме эти завитушки не
так-то просто проследить.
Я в который раз пожалел, что не удосужился захватить лаптоп. Тут тоже
существует своего рода заколдованный круг: всякий раз либо подбегая к
унитазу, либо уже взобравшись на него, я вспоминаю о лаптопе и даю себе
слово, что в следующий раз обязательно его захвачу, пусть даже ценой лишнего
утробного спазма. Но проходит время, вызревает очередной понос, и
газированная желудочная слизь напирает на чувствительные, сросшиеся с душой
области тела, наглухо цементируя каналы, по которым обещания впрыскиваются в
рабочую память. Лаптоп остается лежать на столе, а твой покорный слуга,
добежав и выпустив первый пар, горько чертыхается и хватает с пола уже сто
раз прочитанный, сморщенный и забрызганный желтыми каплями номер