"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

запаху. За четыре военных года она почти не изменилась, те же выкрашенные
белой масляной краской стены и застекленные перегородки, те же выставленные
в коридор термостаты и кислородные баллоны, запах химикалий и шуршание
включенных в сеть приборов. И вообще все было по-прежнему: заменяющая
скатерть белая лабораторная простыня на оцинкованном столе, мензурные
стаканчики и разномастные блюдца с красным винегретом, шуточные объявления
на стенах и, главное, милые, до родственности знакомые лица, немного
постаревшие, чуточку увядшие, но с неугасшим блеском в глазах и с неостывшей
готовностью спорить, смеяться, а когда нужно, торчать здесь до поздней ночи.
Многих недостает. Нет лаборантки Тани Шишловой, ушедшей по путевке комсомола
в школу разведчиков, нет Наты Чемодуровой, вышедшей замуж в "абаде" за
секретаря горисполкома, нет Рафика Енгибаряна, погибшего в окружении под
Полтавой. Есть и новые лица. Две светленькие девочки в одинаковых белых
блузках, вероятно лаборантки. Уже знакомый мне по живой газете неулыбчивый
чертенок. И крепкий, несколько поигрывающий своей медвежеватостью малый лет
тридцати, устремивший на меня взор полный обожания. Девочки протянули мне
твердые ладошки и невнятно пробормотали свои имена. Баба Варя перевела: Нина
и Сима. Малый раздул ноздри и, стиснув мою руку сильней, чем мне хотелось,
сказал счастливым шепотом:
- Вдовин.
- Николай Митрофанович, - добавила баба Варя.
Малый зарделся:
- Что вы! Просто Николай.
Чертенок небрежно сунул мне лапу и спросил:
- Говорят, вы прилично играете к шахматы?
- Говорят, - сказал я.
- Не глядя на доску?
- Немножко.
- Вот и отлично. А то тут все слабаки.
Приветливо кивнул и отошел. Было ли это нахальством? С точки зрения Зои
Романовны, несомненно. Вероятно, с точки зрения Вдовина, тоже, он был явно
шокирован. Мне же чертенок понравился. В нем была независимость талантливого
человека, то чувство равенства, которое ощущает молодой ученый по отношению
к собрату независимо от возраста и чинов. Впоследствии мы с Ильей дружили
почти на равных, как в свое время дружил со много Успенский. В современной
науке молодость отнюдь не недостаток и академический старый хрен, требующий
к себе особого почтения только за то, что он старый хрен, нынче просто
смешон. Илье все давалось легко: новые идеи, смежные области знания,
лабораторная техника. Он был равно силен в теории и в эксперименте. С ним
было весело, хотя улыбался он редко, самые забавные и парадоксальные мысли
он изрекал с ошеломляющей серьезностью, а с научными гипотезами играл, как
котенок с катушкой, ему доставлял удовольствие самый процесс спора, и,
бывало, он приводил в неистовство своих оппонентов для того, чтоб тут же с
легкостью отказаться от добытой в кровавом схватке победы и самому
опрокинуть всю систему своих доказательств. У него было природное недоверие
к авторитетам, и временами он несомненно перебарщивал. Азартный в работе,
хотя и с приступами необъяснимой лени, ласковый и дерзкий, он обладал
удивительным даром изображать самых разных людей. За одних он мог
произносить целые монологи, других показывал молниеносной гримасой. Меня он
показывал именно так, ж, говорят, очень похоже, - не только мой вздернутый