"Александр Александрович Крон. Бессонница (Роман)" - читать интересную книгу автора

сытыми, склоки - улаженными, отношения с инстанциями - в самом превосходном
состоянии. И хотя уже тогда злые языки называли Петра Петровича шляпой,
которую оставляют в кресле в знак того, что место занято, большинство моих
коллег и сейчас относится к нему лучше, чем к дельному и работящему
Алмазову. Кто-то сказал: ничто не стоит так дешево и не ценится так дорого,
как вежливость. Очень верно.
Письмо было более чем вежливое, и хотя в этот день нам с женой
предстояло впервые отправиться в Кремль на встречу Нового года, мне остро
захотелось хоть на час окунуться в милую моему сердцу атмосферу
институтского праздника. Балами наши институтские вечера называются по
традиции, отчасти потому, что происходят они не вечером, а сразу после
работы, но еще больше потому, что торжественная часть у нас бывает краткой и
необременительной, а основное время занимают живая газета, игры и танцы.
Танцевали у нас в Институте все, и лучше всех сам Павел Дмитриевич
Успенский, неизменно открывавший бал мазуркой в паре с кем-нибудь из юных
лаборанток, и наши девчонки, для которых шимми и чарльстон были давно
пройденным этапом, старательно разучивали па мазурки на случай, если их
пригласит директор. Столь же традиционными были маленькие банкеты по
лабораториям с мензурными стаканчиками вместо стопок и неизбежным красным
винегретом в эмалированных ведрах. В каждой лаборатории были свои фирменные
блюда и коронные номера, свои поэты и каламбуристы, свои милые обычаи и
местного значения фольклор. Шло соревнование, и, скажу не хвастаясь, наша
маленькая лаборатория блистала чаще других, она была самой молодой, самой
дружной, самой веселой и изобретательной на развлечения, и даже
представители старшего поколения, в том числе моя ближайшая помощница
Варвара Владимировна Алеева, строгая и справедливая баба Варя, ни в чем не
уступали молодежи. Чтоб руководить коллективом на отдыхе, необязательно
обладать какими-то особыми талантами, важно не мешать тем, у кого они есть,
и, бог свидетель, я не мешал никому.
Незадолго до описываемых событий мне было присвоено звание
генерал-майора медицинской службы, и для своего первого визита в Институт я
надел новенькую генеральскую форму. Каюсь, острой необходимости в этом не
было, но человек суетен, а форма мне шла, она добавляла к моей мальчиковатой
внешности какую-то недостающую краску. Жена тоже настаивала на форме, но,
как я теперь понимаю, по совсем другим причинам: ей хотелось, чтобы мои
бывшие друзья воочию убедились, что теперь у меня совсем другая жизнь и я им
больше не принадлежу. Ехать со мной жена отказалась, она готовилась к
кремлевской встрече, но отправляясь в парикмахерскую, самолично довезла меня
до ворот Института. Это был акт высокой лояльности.
Я не был в Институте с лета сорок первого года и, войдя в ворота,
неожиданно для себя неприлично разволновался. Говорят, старые боевые
генералы любят пустить слезу, но я был генерал не старый и, несмотря на свои
ордена, не такой уж боевой, появляться на люди в растрепанных чувствах мне
не хотелось. К счастью, я был один, будь жена рядом, мое волнение несомненно
было бы истолковано самым превратным образом. Перед женитьбой я имел
глупость рассказать ей о Бете и Ольге, в чем очень скоро раскаялся.
Вероятно, есть женщины, способные понимать чувства, которых сами не
испытывают, но моя жена к ним не принадлежала. Единственной точкой отсчета и
мерой вещей была для нее она сама.
Я люблю наш Институт. Люблю его так, как любят женщину или родные края,