"Александр Александрович Крон. Дом и корабль (Роман) " - читать интересную книгу автора

борьбу. Он даже попытался вложить в нелюбимую "Онегу" частицу своей души и
завести на плавбазе порядки, хотя бы отчасти соответствующие его идеальным
представлениям, но не встретив поддержки, после нескольких болезненных для
самолюбия уколов потерял вкус к переменам и стал добросовестно тянуть лямку.


В висевших над изголовьем радионаушниках раздался треск. Оборвав
посередине какое-то симфоническое адажио, подключился дежурный по кораблю.
До подъема флага оставалось пять минут.
Туровцев вскочил, обдернул китель, натянул шинель и подошел к зеркалу.
Навстречу ему шагнул рослый блондин с очень знакомыми чертами лица. С этим
блондином Туровцев встречался ежедневно во время бритья и относился к его
внешности критически. У блондина был хороший ясный лоб и живые серо-голубые
глаза с длинными ресницами. Остальное никуда не годилось: нос слегка
вздернут, верхняя губа - тоже, а нижняя, что особенно заметно в профиль,
почему-то отстает от верхней, и это придает лицу, может быть, даже
симпатичное, но не совсем солидное выражение. Мужчине не обязательно быть
красавцем, приятнее, если тебя называют интересным, но уж лучше быть
последним уродом, чем ходить в хорошеньких. Хорошенький мальчик! Трудно
выдумать что-либо оскорбительней. От этого клейма не спасает ни высокий
рост, ни широкие плечи, ни крепкие мускулы. Туровцев с радостью отдал бы
свою юную свежесть за сдержанную силу Горбунова, за грубоватую
мужественность Кондратьева, даже за хитроватый прищур и азиатскую
невозмутимость маленького Лямина.
Туровцев сжал губы, раздул ноздри и слегка нахмурился. Таким он
нравился себе больше, но при этом отлично понимал, что стоит ему отойти от
зеркала, как глаза потеряют свое строгое, слегка насмешливое выражение, губы
раздвинутся, отчего лицо сразу станет мальчишески нежным, одним из тех лиц,
что чаще будят у женщин материнские чувства, чем страсть и преклонение.
Ужаснувшись своей суетности (вертеться перед зеркалом, когда идет война!),
он сделал вид, что поправляет фуражку, и заторопился. Однако, выйдя из
каюты, привычно дотронулся ребром ладони до носа и эмблемы - этому
классическому способу проверять симметрию он доверял больше.
Поднявшись по отлогому, покрытому ковровой дорожкой трапу в палубную
надстройку, Туровцев остановился. Здесь помещался "салон" командира
плавбазы, где по установившейся традиции столовались командиры подводных
лодок. Самая большая каюта также принадлежала командиру, но Ходунов в ней
никогда не бывал и держал ее наготове для высоких гостей, поэтому все на
плавбазе, не исключая краснофлотцев, драивших медную пластинку с надписью
"командир корабля", называли эту каюту "флагманской". Две другие каюты,
поменьше "флагманской", но тоже двухкомнатные, с настоящими окнами вместо
круглых иллюминаторов, занимали командир и военком дивизиона. Надстройка
отличалась от всего корабля тем, чем отличается так называемый международный
вагон от обычных цельнометаллических жестких вагонов, - ощущением покоя и
некоторой старомодности. Вместо раскрашенного железа - настоящее красное
дерево, вместо линолеума - веревочные маты и ковровые дорожки, блестит
надраенная медь, сильные лампы забраны в молочные колпаки. Туровцев редко
задерживался в надстройке, но пробегал через нее раз двадцать на дню - это
был самый короткий и удобный путь на верхнюю палубу.
В надстройке царила сонная тишина, только из примыкавшей к салону