"Александр Крон. Капитан дальнего плавания" - читать интересную книгу автора

ноги в тесный рубочный люк и нащупав каменными носами моих валенок
скользкую никелированную перекладину отвесного трапа, я осторожно, чтобы
валенки не соскочили, сполз в центральный пост, протиснулся через круглый
люк в офицерский жилой отсек и увидел за столом хмурого парнишку в шапке и
ватнике, без каких-либо знаков различия. В отсеке было лишь немногим
теплее, чем на набережной, дизельное топливо берегли и в период зимнего
ремонта отапливали лодки камельками, толку от них было не много. У
Маринеско сидел гость, как я узнал потом, командир соседней "малютки", они
пили спирт, закусывая хлебной корочкой, и к моему приходу отнеслись
настороженно. Морское гостеприимство не миф и не литературный штамп, на
всех кораблях, где я бывал, меня встречали приветливо. Александр Иванович
тоже улыбался, но нельзя было поручиться, что за его усмешкой не прячется
вызов, он даже сделал широкий жест и сказал "присоединяйтесь", но таким
тоном, что я поспешил Отказаться. А впрочем, отказался бы в любом случае,
я был еще очень молодой политрук, к своим обязанностям относился со
свойственным новичкам священным трепетом и начинать свое посещение
незнакомого командира с выпивки не рискнул. Впоследствии я редко
отказывался от стопки спирта, пивал и неразведенный, и технический и не
вижу в том большого преступления. В годы блокады, особенно в зимние
месяцы, спирт был драгоценностью, воистину "водой жизни", им не
напивались, а согревались, и в том, что не вылезавший с утра до вечера из
своей насквозь промерзшей стальной коробки командир мог хлопнуть чарочку и
угостить товарища, я очень скоро перестал видеть что-либо
предосудительное. Недаром же "наркомовские" сто граммов входили в
официальный рацион воюющего флота.
Пишу это в разгар очередной антиалкогольной кампании и уже вижу руку
моего друга-редактора, занесенную, чтобы вычеркнуть эту апологию пьянства.
Не вычеркну. Мне ли не знать, какую трагическую роль в судьбе Александра
Ивановича сыграла водка, еще не раз мне придется коснуться этой темы, но в
то время Маринеско не имел даже замечаний на этот счет, и, вероятно, мой
отказ оба командира восприняли как чистоплюйство и ханжество.
Короче говоря, мы друг другу не понравились. Узнав о цели моего
прихода, командир вызвал кого-то из старшин и препоручил меня его заботам.
Больше на "М-96" я не был, а если и был, то не видел командира, вскоре мне
дали в помощь молодого сотрудника; и на "Аэгну" я гонял его. Листая
сегодня газетную подшивку за сорок второй год, вижу: заметки об отличниках
ремонта на "М-96" печатались регулярно, а в сентябре газета поместила
сообщение об успешном боевом походе и указ о награждении.
И вот почти через двадцать лет мы стоим в дружеском кругу, и нас все
больше разбирает смех:
- Уж очень вас некстати принесло. Только мы с Гладилиным расположились,
докладывают: прибыл какой-то из редакции. Убирать следы преступления
поздно, да и не подобает как-то суетиться. Ладно, говорю, проси. Вижу,
лезут в отсек преогромные валенки, а в них политрук, тощий, обмороженный и
ужас какой серьезный... Предлагаю разделить компанию - отказывается... Э,
думаю, плохо дело, как бы не стукнул по инстанции, надо его поскорее
сплавить... А вы небось подумали - ну и хамло командир, даже разговаривать
не стал...
Вероятно, так оно и было. Но теперь Маринеско мне нравился все больше и
больше. И я подумал: какая чепуха, какое случайное стечение обстоятельств