"Феликс Кривин. Сорок два банана " - читать интересную книгу автора

бананы.
Между тем стало уже почти темно, и репортер зажег свой репортерский
фонарик, чем доставил огромное удовольствие новым друзьям. Сосед Бабуин взял
этот фонарик и посветил им Гамадрилу в глаза, а профессор зажмурился от
яркого света, впрочем, тоже не без удовольствия. Потом, посвечивая себе,
Бабуин сбросил еще по банану.
После ужина профессор, привыкший к строгому режиму, почувствовал, что
его клонит ко сну. Было странно, что вокруг светло, а его клонит ко сну, и
профессор подумал, что это, видимо, следствие переутомления. Надо больше
следить за собой, подумал он и, совершенно по-английски, то есть, не
простившись с компанией, уснул.
Профессор Гамадрил дышал так, словно находился на приеме у доктора.
Грудь его то вздымалась, то опадала, нос шумно втягивал и выбрасывал воздух,
а рот... но что делал профессорский рот, так и осталось невыясненным, потому
что в этом месте Бумпо погасил свой фонарик.
Проснулся Бумпо в самом зените дня, когда в европейской редакции уже в
разгаре работа. Просыпаясь, он испугался, не опоздал ли, потом успокоился,
вспомнив, что опаздывать больше некуда, потом сообразил, что теперь
опаздывать решительно некуда, и снова заволновался. В сумятице этих мыслей и
чувств он открыл глаза и увидел Чакму.
Чакма не была образцом красоты - Натти, у которого хранились все
образцы, начиная с 1949 года, мог судить об этом с полной ответственностью.
Больше того, внешность Чакмы была словно вызовом всем установленным нормам и
образцам и этим, пожалуй, импонировала Натти Бумпо, который, профессионально
привязанный к штампу, душевно тяготел ко всякой неповторимости.
Чакма разглядывала его, как ребенок разглядывает взрослый журнал: без
понимания, но с непосредственным интересом. Так и казалось, что ей не
терпится его перелистнуть, чтобы разглядеть с другой стороны, но Натти не
спешил удовлетворить ее любопытство. Она смотрела на него, а он смотрел на
нее, и было в этом молчаливом смотрении что-то древнее и новое, как мир.
Что-то очень знакомое, идущее от далеких предков, и неизвестное, из еще не
рожденных времен.
- А где профессор? - спросил Натти Бумпо, опуская лирическую часть
знакомства и переходя к деловой.
Чакма не ответила. Теперь, когда она не только видела, но и слышала
его, она была совершенно переполнена впечатлениями, и ей не хотелось
говорить, ей хотелось только видеть и слышать.
- Что же вы молчите? - услышала она и опять не ответила.
Затем наступило долгое молчание, прерванное наконец Чакмой.
- Я уже давно здесь сижу, - сказала она. - Сначала шла, потом села... И
вот сижу... - Чакма помолчала в надежде снова что-то услышать, но Натти не
спешил вступать в разговор, он ждал, когда Чакма как следует разговорится. -
Я как утром встала, так и пошла... Да... А теперь сижу. Так и сижу...
- Вы пришли к профессору?
- Что вы, я к нему никогда не хожу! Мне совсем не нужно ходить к
профессору... Просто я встала и пошла. А потом села...
- Привет компании! - сказал с дерева сосед Бабуин. - Я слышу, вы уже
разговариваете?
Натти Бумпо не замедлил спросить, не видел ли сосед Бабуин профессора,
на что тот ответил, что видел, когда было светло, а когда стало темно, тогда