глава II

Корин дразнит акулу. — „Бегущая по волнам“ поднимает резиновый парус — Катастрофа… — Помощь поспела вовремя. — Где "Марлин"? — Красные ракеты. — Размышления над картой, — По следам Бомбара, — Едим планктон, — Корифены. — Мрачный вечер

Вечереет. Волны, разбежавшиеся по заливу днем, вновь начинают собираться возле „Корифены“. Немного отдохнувшая лодка опять прыгает по волнам. Задремать бы, вон как Петя Скачков, чтобы минуты, часы проскочили быстрее, но нет, не дремлется. Качка опять оживляет морскую болезнь. Ну где же „Марлин“?

— Через часик подвалит, — говорит Стась и вытаскивает из-под брезента спиннинг. — Акуленцию подразню…

Возле "Корифены“ уже несколько часов кружится акула. Она то покидает нас, то возвращается и кружит, кружит вокруг лодки. Словно чего-то дожидается, вы-сматривает. Броситься бы в океан, нырнуть раз-другой. Сразу бы голова посвежела. Но страшно; триста острых, словно бритвы, зубов наготове. Прицепив к леске самую плохую блесну, Станислав делает бросок в сторону трехугольного плавника. Акула тотчас замечает сверкнувшую, словно рыба, жестянку. Она разворачивается и устремляется к "рыбке“. Та резвится, крутится перед самым акульим носом, но, когда акула распахивает пасть, Стась резко дергает, блесна выскакивает из воды и, звонко стукнувшись, падает в лодку. Акула кружится на одном месте, разворачивается, и в это время за ее спиной вновь появляется серебряная "рыбка“. Акула направляется к ней, она голодная… И вот "рыбка“. Акула бросается к блесне, но Корин начеку.

— Ха!., — кричит он и выдергивает блесну буквально из акульей пасти. Хлопнув хвостом по воде, та ныряет в глубину, потом снова начинает крутиться около "Корифены".

— А ну еще разок! — предлагает Корин и, взмахнув удилищем, забрасывает блесну чуть левее акулы. Та бросается к «рыбке», спинной плавник режет воду… Стась торопливо крутит катушку.

— Ха! — неуверенно произносит он, дергает и… чуть не падает в воду от резкого рывка: блесна уже в акульем животе. Покраснев от натуги Корин тянет согнувшееся удилище; почувствовав укол крючка, акула уходит в глубину. Резко жужжит катушка, сматывая с себя жилку. Петр взмахивает ножом, и леска звонко лопается; Корин с ожесточением плюет в воду:

— Метров двадцать уволокла, подлая…

— Вот тебе и «ха», — откликается Петр, — это ж не щука. Акула.

Смотрю на часы: стрелки словно прилипли к циферблату. Совершенно не двигаются. А когда не надо, так бегут, спешат, словно сумасшедшие. Бенка спит, прикрыв глаза узенькой, почти человеческой ладошкой. Вытянув из матраца тоненькую соломинку, я щекочу Бену нос. Тот чихает и, не открывая глаз, отмахивается. Думает, что муха,

— Что это там?.. — вдруг говорит Скачков, — плывет что-то в воде…

— Наверно, пенопластовый буек?., — бормочет Станислав, щуря глаза. — Точно, буек!.. Может, достанем? Пожалуй, он нам может пригодиться. Как считаете, парни?..

— А вдруг к нему что-нибудь привязано?.. — строит догадки Корин, поглядывая на Валентина. — Помню, однажды вытащили буек, а к нему привязано…

— Ладно, черт с вами, — соглашается Валентин, — надувайте лодку и добирайтесь до буйка на шкертике. Как твой кумпол, Коля?.. Ничего? Тогда крепи конец… Только осторожно, ч-черти…

Я достаю бухту тонкой веревки, один конец привязываю к лодочной банке, другой креплю на резиновой шлюпке, Стась уже накачивает ее небольшим мехом. Шлюпка, довольно похрюкивая клапаном, быстро распухает, наполняется воздухом.

— Сильно не перекачивай, — беспокоится Валентин, — заплата отскочит. Слышишь, Стась?

Заплата чернеет на самом носу лодки. Большая, черная. Наклеенная еще кем-то на берегу.

Первыми в шлюпку лезем мы с Кориным. Валька потравливает конец, ветер подхватывает легкую, словно пробка, шлюпчонку и быстро относит от «Корифены». Вытянув ноги, мы сидим прямо на днище и гребем короткими, составленными из металлических трубок веслами, направляя шлюпку носом против волны.

— Поставим парус, — предлагает Корин, — давай сюда весло…

Из двух весел мы собираем небольшую мачту, вставляем в специальные пазы, и Стась поднимает резиновый трехугольный парус. Ветер туго ударяется в него, парус гордо выпячивает свою округлую грудь, и шлюпка, чуть накренившись, легко мчится по волнам. Конец шлепает по воде, то выскакивая из нее, то опускаясь вглубь… Потом ослабевает,

— Бегущая по волнам! — в восторге хлопает шлюпку Корин по тугому звонкому боку. — Вперед! Навстречу опасностям!.. Хватай буек!..

Я подхватываю буек — легкую пенопластовую пластину.

Но что за крик? Я поворачиваюсь: «Корифена» чуть заметной точкой белеет далеко позади.

— Стась! Конец лопнул!

С лица Корина соскакивает улыбка. Он дергает за веревку, и та легко выскакивает из воды: порвалась!

— Парус!

Я Отпускаю шкот, парус вянет, падает в лодку, накрывая нас…

— Весла быстрее! — Корин выдергивает мачту, раскручивает ее на куски, втискивает в белые трубки лопасти весел. В спешке одно весло получается коротеньким, другое в три раза длиннее. Но вот весла собраны, лопасти ныряют в волны, мы торопливо разворачиваемся носом на ветер, гребем… гребем. Шлюпка неохотно подчиняется нашим усилиям. Она переваливается через одну волну, через другую. Сжав до боли в суставах весло, наваливаюсь на него всем телом, пропихиваю воду вдоль борта, отталкиваю ее назад. Стась гребет рывками, со столом. Он повернулся ко мне спиной, и я вижу, как по желобку вдоль спины скатывается струйка пота. И у меня лицо уже сырое. Соленые, едкие капли сбегают по щекам, от них щиплет в уголках глаз. Но нет, некогда смахнуть их. Нужно грести, грести. Когда шлюпка вскакивает На крутой гребень, нам видна лодка. Нет, она совсем не приближается. Пожалуй, удаляется. Когда шлюпка взбирается на волну, нам видно, как в лодке суетятся две маленькие фигурки. Потом шлюпка скользит вниз, и кругом одна вода.

Шаркнув по борту веслом, Корин задевает заплату. Та оттопыривается, и из резинового чрева лодки со свистом вырывается воздух. Бросив весло на дно шлюпки, Стась прижимает заплату ладонью, но воздух сильнее Корина: он шипит, пищит, но лезет, рвется из-под заплаты, и шлюпка начинает худеть. Ее упругое, звонкое тело дрябнет, покрывается глубокими морщинами… Мы оседаем, через борта в лодку вливается вода.

Корин поворачивается ко мне. Лицо его бледно, из закушенной губы стекает по подбородку струйка крови.

— Рубашку… быстрее рубашку, — просит он.

— Рубашку? — не понимаю его. — Зачем?..

— Быстрее! Черт… — кричит Корин, и я сдираю с себя рубашку.

Корин отрывает заплату начисто и запихивает в дырку мою рубашку. Воздух перестает пищать и шипеть.

— Вот ведь, а? — криво ухмыляется Стась. — Приключение за приключением…

Я киваю головой в воду: метрах в пяти от нас режет воду трехугольный плавник. Акула. Бросила «Корифену» и поплыла за нами: все надеется на что-то.

Шлюпка переломилась пополам. Она двумя пузырями — носом и кормой — торчит из волн. А посредине по пояс в воде сидим мы. Можно грести, но что толку? Все равно в таком состоянии шлюпка не сдвинется с места… Что там на «Корифене»? Чего они мешкают?

— Мотор заводят… — угадав мою мысль, говорит Корин. — С ним можно и час, и два провозиться!..

— Через час будет совершенно темно…

Корин не отвечает. Он внимательно рассматривает тряпочную затычку. Она намокла, и по краям ее пузырится воздух. Хоть и помаленьку, но он все же сочится из лодки,

Ветер доносит чуть слышное тарахтение мотора: ага, завели! Он то усиливается, то затихает в провалах волн. Собрав весла в одну длинную палку, мы привязываем к концу парус и размахиваем красным полотнищем: уже темнеет, нас могут просто потерять… Солнце садится в непроницаемые, черные тучи. Его лучи вязнут в насыщенных влагой облаках. Еще немного — и оно нырнет за горизонт. Тогда мгновенно наступит кромешная тьма. Так всегда в тропиках: стоит солнцу соскользнуть с небосвода, и ночь тотчас раскрывает над океаном свой черный зонтик в дырочках звезд.

Стук мотора совсем близко. Вот и лодка. На носу стоит Валентин. Бен висит почти на самом кончике мачты, Скачков склонился над двигателем.

— Эй, вы, бомбары! — раздается Валин голос.

— Мы здесь, "адмирал"! — откликается Корин.

— …принимайте конец, черти!

Вот и «Корифена». Я лезу через ее борт, падаю на брезент. Бенка скатывается с мачты, прыгает ко мне. Его сырой нос уткнулся в мою шею, я чувствую, как сотрясается сердце в щуплом теле мартышки… Мы в «Корифене», В крепкой железной лодке. И теперь нам не страшны ни акулы, ни болтанка, ни тучи, нависшие над самой водой. Они вот-вот готовы развернуться ливнем. Уж так всегда; к вечеру или ночью дождь. Что поделаешь: тропики. Зима…

Глубоко затягиваясь дымом, Стась рассказывает, как все случилось.

Мы молчим. Остываем. Курим. Потом Корин втаскивает в «Корифену» нашу прохудившуюся шлюпку и выдергивает затычку. Облегченно вздохнув, шлюпка выпускает из себя остатки воздуха, сплющивается, расстилается перед нами куском прохладной, мокрой резины.

— Вырубай, двигатель, — кивает Валентин головой Скачкову, — Леднев, вскрывай ящик в носовой банке. Там должны быть красные ракеты. Надо сигналить. Иначе не найдут. Нас далеко отнесло. Ветром и течением. Я отвинчиваю крышку. В просмоленной коробке лежат ракеты. Б промасленной тряпке тяжелая ракетница. Палец нажимает на рычаг, и ракетница разламывается, ствол опускается, как у старинного револьвера «Смит-и-Вессон». Тяжелый патрон туго входит в ствол.

— Давай. Вверх…

Сухо грохнув, ракета врезается в низкие, лохматые тучи, взрывается там, и тучи вспыхивают багровым отсветом.

— Плохо, — говорит Валентин, — так ракету и с полмили не увидишь. Дай-ка мне.

Он стреляет не вверх, а чуть опустив руку. Ракета делает полукруг и, взорвавшись над самой водой, исчезает в волнах. Раз за разом громыхает ракетница. Ракеты то уходят в тучи, то, еще не сгорев, падают в океан.

— Последняя, — говорю я.

Валентин чешет стволом ракетницы у себя за ухом. Думает. Потом машет рукой: надо стрелять. Судно где-то недалеко, они ищут нас… Они должны увидеть ракеты. Еще раз темноту прорезает огненная кривая. Потом вспышка под самыми тучами — и ослепительное, тревожное пламя освещает на несколько секунд беспокойную, в черных горбах поверхность залива. Наступает темнота. Даже звезд не видно. Это тучи закрыли от нас небо. Они ползут над нами, лохматые, зловещие. Тучи дышат холодком. Они, как тяжелые, перегруженные бомбардировщики, неторопливо скользят над океаном, как бы выискивая цель. Того и жди, что раскроются невидимые люки и на наши головы обрушатся многие тонны воды.

— Надо делать факелы, — предлагает Скачков,

— Да, — соглашается Валентин, опускаясь на банку. — Стась, развинчивай весла, Коля, режь одеяла. Быстрее, ребята.

Через несколько минут одно из одеял разодрано в длинные полосы. Корин наматывает их на палку; Скачков обливает ее соляром и поджигает. Чадно дымя, огонь жадно урчит, торопливо пожирает материю. Блики огня скачут по волнам, по лодке, по нашим встревоженным лицам. Венке это очень нравится; и ракеты и факел. Он радостно кричит и в восторге кувыркается на брезенте.

Проходит час за часом. Горят наши одеяла, чадят дымным пламенем. Падают в воду обгоревшие лохмотья, вся лодка усыпана легкими хлопьями сажи. Мучительно хочется спать. Глаза слипаются, в висках остро и больно постукивают, звенят молоточки. Прыгает, скачет неяркий огонь факелов по волнам, с надеждой вглядываемся мы в темноту, но нет, не видно нашего «Марлина». Кругом непроглядная ночь, тяжелые тучи над головой и пустынная вода.

— Все… кончились одеяла, — слышу как сквозь сон голос Корина. — Ха, задаст нам боцман! Придется денежки в бухгалтерию вносить.

— Спишут… — откликается хрипловатым баском Петр.

— Вместе с нами…

— Замолчите, Корин, — обрывает его Валентин. Когда он злится или нервничает, то даже с друзьями разговаривает на «вы». — Скачков, поливайте матрацы соляром. Свяжите их проволокой вместе.

— А как будем спать? — ворчит Стась. Облитые соляркой, соломенные матрацы прыгают рядом на волнах. Скачков подносит к ним тлеющий факел, и солома вспыхивает ярким пламенем. Матрацы были очень хорошо просушены днем. Пламя с гудением вгрызлось в их нутро и подскочило к черному, низкому небу. Длинные красные искры, подхваченные ночным ветром, несутся над водой и падают в нее вдалеке от лодки и костра. Но недолго полыхает костер из наших матрацев, пламя сникает, хиреет: вода уже напитала нижние слои соломы. Снова становится темно.

Пошел ливень. Шумный и веселый, он впрыгивает в нашу лодку тысячами холодных струй, смывает сажу с ее бортов, с наших лиц и рук. Безропотно, как автоматы, мокрые и дрожащие от холода, выплескиваем воду за борт. Когда ливень умчался дальше, мы втроем, прижавшись друг к другу, забиваемся под брезент. Валентин остается дежурить. Под утро меня будит Корин:

— Вставай. Твоя вахта. Вот сигнальный факел, вот спички. Если увидишь огни — зажигай.

Холодно. Сырая рубаха липнет к телу. В одеяло бы запутаться, но одеяла нет: сожгли. Под брезентом крутится, кашляет Скачков. Наверно, простыл наш Петька. Пытаясь разогреться, я машу руками, приседаю. Но нет. Все так же холодно… черт, Африка называется. Ветер ровно дует в корму. Чтобы лодка не болталась, а шла ровно. Скачков соорудил еще с вечера плавучий якорь — с кормы опущен в воду канат с двумя пенопластовыми буйками. Обхватив себя руками и отбивая голыми ступнями чечетку, я кручу головой, оглядываю горизонт. Нет, ничего не видно. Ни огонька, ни корабельного силуэта. Плохо наше дело. Сейчас мы находимся вдалеке от судоходных линий. Кругом настоящая водная пустыня. Где-то «Марлин»? Ищет. Но попробуй-ка найди. Видимость ни к черту: горизонт, стиснутый тучами и полосами ливней, близок. Две-три мили просматривается, не больше. Дело дрянь. Только бы на берегу ничего не узнали. Конечно, на берег начальству уже ушла радиограмма о случившемся. Но лишь бы слухи не распространились по институту… лишь бы не позвонили домой. Я перестаю подпрыгивать, сажусь на банку. Зажмурив глаза, представляю себе: наш дом, наша комната, вечер… Наташа сидит за столом, читает. На стене календарь. Вечером она зачеркивает каждый прошедший день. Там уже очень много крестиков. Поздно. Она смотрит на часы, вздыхает и берет карандаш: еще один день прошел. Еще один день… Вдруг звонок. Она снимает трубку телефона, слушает, карандаш падает на стол. Прошедший день остается не зачеркнутым. Нет, она ничего не должна знать. Ничего… Я вскакиваю. Всматриваюсь в горизонт… Нет, нет, конечно же, ну какому дураку взбредет в голову позвонить домой? Она ничего не должна знать. Я сам ей обо всем расскажу. Когда вернусь. Сам. И никто другой…

Светлеет. Тучи неохотно расползаются, между ними яркими полыньями розовеет небо. Чуть потеплело. А может, просто рубашка просохла на ветерке. Нет, потеплело. Солнца еще не видно, но уже ощущается его горячее дыхание.

Прилетели две птицы олуши. Живут в океане такие птицы из отряда альбатросов. Обе ослепительно белые, с черными концами крыльев. Прилетели, покружились над «Корифеной», попытались сесть на пенопластовый буек, но не получилось. Их перепончатые лапы все время соскальзывали с буйка, и птицы с сердитыми криками падали в воду. Обидевшись, они улетели прочь. Наверно, искать косяки сардины или анчоуса. Нам часто приходилось видеть, как они ловят рыб — прямо с высоты пикируют Б воду. Почти без всплеска вонзаются птицы в волны и хватают зазевавшуюся рыбку. А потом долго сидят на воде, поправляя массивными, желтыми клювами перья на груди и крыльях.

Вот и акула. Вдоль самого борта проскользнула ее темная длинная тень. Эта, пожалуй, побольше, чем та, что преследовала нас вчера. Акулы очень терпеливы и настойчивы. Они неделями сопровождают суда, подбирая из воды все, что падает с судна: остатки еды, бумаги, тряпки. В середине рейса с кормы сдуло ветром Венино полотенце. А спустя трое суток я обнаружил его в животе пойманной акулы. Веня постирал его, потому что боцман отказался выдать новое, мотивируя, что Венька, мол, разбазаривает казенное имущество. И Веня до сих пор утирается злополучным полотенцем, от которого, как его ни стирай, исходит кисловатый акулий запах.

Акула. Уже проснулась. Рыщет. Или вообще не спала? Плыла за нами в темноте? Все что-то ждет. Проплыв вдоль лодки, акула разворачивается и опять подходит к «Корифене» с кормы.

Время, Сколько там? Пора будить Скачкова. Его вахта.

Петр просыпается сразу, лишь только я касаюсь рукой его плеча. Уж такая привычка — проснуться сразу. Петр — помощник капитана, штурман. Он несет на «Марлине» ежесуточную вахту: четыре часа днем, четыре ночью. И поэтому привык легко и быстро стряхивать с себя сон.

— Как там? — спрашивает он, растирая лицо ладонями.

— Все так же, Петя. Пусто. Тихо. Небо чистое, опять будет зной…

Теперь и мне можно лечь поспать. Но я не тороплюсь. Сейчас посижу десяток минут вместе с Петром, а потом прикорну к широкой спине Корина. Поговорю немного с Петром. Он мне нравится. Даже не знаю чем. Может, своей немногословностью, серьезным отношением ко всему, чем бы ни занимался. Может, тем, что в свои двадцать семь лет исколесил чуть ли не всю Атлантику и побывал во многих странах мира. Петр прилично знает английский язык, и мне правится, как он после вахты, обойдя судно и убедившись, что все в порядке, не валится па койку в своей каюте. Он забирается в тень, где-нибудь под спасательными шлюпками и сосредоточенно вчитывается в страницы учебника: зубрит английский. Мне нравится, что он коллекционирует марки. Причем не всякие разные, а лишь те, на которых изображены животные, птицы, рыбы. Петр любит природу. А это очень важно в человеке — любовь к природе.

…Солнце над самой головой. Полдень. Океан розовеет пятнами отражающихся в нем туч. Из брезента мы сделали над лодкой тент, растянув его к бортам веревками. В его густой, но душной тени проводим совещание.

— По-видимому, на «Марлине» опять насос полетел. Петя, ты штурман. Ты лучше всех должен ориентироваться в открытом океане. Где мы? — Валентин расстилает карту.

Скачков снял с кормовой банки небольшой шлюпочный компас и опустил на карту.

— Значит, так… «Марлин» оставил нас восемнадцатого декабря вот в этой точке. Примерно в ста десяти милях от африканского побережья. С того момента, как мы, удирая от смерча, перерезали якорный канат и до сегодняшнего полудня ветер, господствующий в данное время года, в данном районе, а также течение несут нас вдоль побережья Гвинейского залива.

— Даю справку по течениям. Поверхностным… — Валя рисует на листке бумаги "розу ветров". — Здесь действует постоянное поверхностное течение. Оно начинается вот тут, у мыса Пальмас, и является продолжением Экваториального противотечения и небольшой ветви Канарского течения. Следует вдоль северного берега залива со скоростью до полутора узлов,

— Значит, за прошедшие часы дрейфа ветер и течение отнесли нас примерно на… — Скачков хмурит лоб, считает, — шестьдесят — семьдесят миль от места суточной станции.

— Да. Теперь вот что. Направление течения от норд-оста через ост на зюйд-ост. Это значит, что пока пас волочет вдоль берега. Но потом потянет в открытый океан.

— Значит…

— Подождите, Скачков, Значит, если через трое-четверо суток нас не подберет "(Марлин"… больше ведь не на кого рассчитывать: японцы ловят рыбу в самой южной части залива, а здесь пустыня… да, так вот, если нас в этот отрезок времени «Марлин» не разыщет, нам нужно направляться к берегу.

— Ура, — кричит Корин, — в Африку… в джунгли!..

— Иначе нас унесет в открытый океан. А это плохо. Помните челн из красного дерева? А?

Челн? Его мы выловили из океана в двух сотнях миль от Либерии — узкий и длинный челн, вырубленный из целого ствола красного дерева. Был абсолютный штиль. Солнце пекло вовсю. Вдруг кто-то крикнул: "Лодка! Лодка!" Челн с силуэтом рыбы на высоком вздернутом носу. Чьи-то сильные, ловкие и очень терпеливые руки свалили в джунглях дерево, сплавили его по реке к океану, выдолбили лодку и тщательно отшлифовали ее. Потом вырезали на носу силуэт тропической рыбины и вместо глаза на счастье прибили серебряную монету… Чьи-то руки. Может, того парня, что скорчившись лежал на дне лодки? Как видно, много дней подряд сушило человеческий труп солнце. А рядом, в лодке, порванные рыболовные снасти, сломанное весло, пустая тыква, в которой, наверно, была вода…

— Насчет воды опасений нет. Ливни все время, — говорит Корин.

— А с продуктами? Николай, вытряхивай мешок. Что там осталось?

Рядом с компасом я кладу буханку хлеба, две банки сгущенного молока и одну начатую свиной тушенки, полкруга колбасы.

— Все?

— Апельсины еще есть. Штук двадцать. Да половинка ананаса.

— Это для Бенки. М-да. Не жирно.

— Зато настоящее приключение, — говорит Станислав.

— Боюсь, что приключений впереди слишком много. Итак, Корину обеспечить добычу рыбы и планктона.

— Есть, мой «адмирал». Рыба будет.

— Леднев, тебе поручается выдача продуктов, А ты, Петр, просмотри двигатель. Чтобы заводился с пол-оборота. Как там с горючим?

— Часов на двадцать хода. Вчера много пожгли.

— Ясно. Теперь последнее. Вахта четырехчасовая. Требую беспрекословного подчинения и дисциплины.

Команда, кроме вахтенного, может быть свободна. Коля, приготовь обед.

Взяв бечевку, я тщательно размерил буханку. Вдоль и поперек. Начнем, пожалуй, с горбушек. Отрезав с двух сторон буханки по горбушке, я разделяю каждую пополам и мажу их свиной тушенкой. Колбаса пускай пока лежит. Как неприкосновенный запас.

Сложив ладони рупором, Скачков произносит:

— Команде обедать!..

Команда молча рассаживается на брезенте, и я выдаю каждому по горбушке. Бен получает апельсин и ложку сгущенного молока.

Обед проходит скучно. Валентин угрюмо размышляет о чем-то; Скачков зябко вздрагивает: простыл s минувшую ночь. Лишь Корин бодрится и преувеличенно бодрым голосом рассказывает нам анекдот. Анекдот веселый, но по окончании его смеется лишь сам рассказчик.

Проглотив свою горбушку, я собираю упавшие на колени крошки и, взбадривая команду, говорю:

— Это ничего, ребята. Вот я был в блокаде Ленинграда, так нам на весь день давали сто двадцать пять граммов хлеба. И больше ничего.

— Тебе хорошо, — уныло откликается Скачков, — ты натренирован, А как быть, предположим, мне?

— Ха, Петя! За счет личных накоплений, — Корин хлопает его по спине, — недельки полторы протянешь. А кроме того, помнишь, ты ведь тоже мечтал повторить подвиг Бомбара…

— Я передумал. Мне не хочется никаких подвигов…

— Может, манной кашки хочешь? На молочке?

— Хочу…

— А к мамочке?

— Тоже хочу. А ты чего ерепенишься? Ты ведь весь рейс болтал, что оказаться в море без продуктов ерунда.

— Я и сейчас это заявляю. Черт возьми, парни, если Бомбар смог переплыть океан в резиновой шлюпчонке, то неужели мы, русские моряки, не доберемся до Африки?

Чувствуется, что Корину не столько хочется попасть в каюту «Марлина», сколько на пустынный африканский берег, в джунгли, подступившие к самой воде. Что греха таить, и я не раз мечтал очутиться в каких-нибудь необычных условиях, жаждал приключений. Собственно говоря, лишь поэтому я и ухожу далеко и надолго от родных берегов; лишь оттого теплоход стал моим вторым домом, а жена ходит на каток одна и зачеркивает по вечерам дни в стенном календаре. Но сейчас у меня очень тревожно на душе. Только бы дома ничего не знали.

— Ну что ж, ребята. За работу. Вахтенному глаз с горизонта не спускать, — распоряжается Валентин и начинает упаковывать ненужную теперь вертушку.

— Подумаем о пропитании, — говорит мне Корин, — с чего начнем?

— Пошевели, Коля, мозгами, — просит, подняв голову от мотора. Скачков, — придумай что-нибудь но-вкуснее.

Легко сказать «повкуснее». Посадив Бенку на колени, я щекочу ему живот — это он уж очень любит — и гляжу в воду. Океан… вот он, колышется вокруг нас. Океан… колыбель жизни. Миллиарды лет назад родилась в океанских водах жизнь на кашей планете. Из него выползли на сушу первые пресмыкающиеся. У океана всегда можно было прокормиться, к нему всегда стремились люди, а потом, соорудив лодки, уходили в его просторы добывать себе пищу. Конечно же, и нас он прокормит.

— Послушай, — тихо замечает Корин, — пока эта пакостина шныряет возле «Корифены», мы ни одной рыбешки не поймаем.

Он кивает головой в сторону акульего плавника. Да, пока акула здесь, на сотню-две метров от лодки никаких рыб не будет. Да если и попадется что на крючок — сожрет.

— Что же делать?

— Как-то отогнать…

— Но как? Она у себя дома,

— Попробуем поймать и прикончить. Помнишь фильм "Богатырь идет в Марто"? Там акуленцию на консервную банку выудили.

— Давай.

Смотав с вьюшки метров пятьдесят троса, мы прикручиваем к его концу пустую банку из-под сгущенного молока, и я обмазываю ее тонким слоем жира от свиной тушенки.

— Мажь потолще, — советует Корин, — чтобы сразу унюхала.

— Ух как вкусно пахнет! — волнуется на корме Скачков, втягивая в себя воздух, — Тушеночка!

— Ну, раз Петр от кормы учуял, значит, достаточно, — говорю я, — швыряй в воду.

Всплеснув воду, банка падает в океан и быстро погружается. Акула направляется к ней, но потом вновь показывается у поверхности воды. Нет, так дело не пойдет. Акула не будет нырять в глубину: они всегда шныряют у поверхности. Глубины боятся,

— Корин, режь буек пополам.

Стась кивает головой и вытаскивает из-под брезента запасной буек. Сухо треснув, пенопластовая плашка разваливается на две половинки. Буек привязываем метрах в двух от конца троса и снова вытравливаем его в воду. Акула направляется к банке. Мы застываем на корме. Ждем.

— Только не торопиться, парни. Надо, чтобы она как следует заглотила банку. До самого желудка, — шепчет Корин.

В прозрачной воде видно, как сначала к банке подплывают две юркие полосатые рыбки — лоцманы. Они всегда плавают с акулами как разведчики, разыскивают добычу для своей хозяйки. Лоцманы подскакивают к банке, крутятся возле; один склевывает какую-то крошку с ее блестящего бока, заглядывает внутрь и бросается с докладом к акуле. Та плывет метрах в двух позади банки, неторопливая, спокойная,

— Сейчас она ее хап! — торопит события Корин, — И мы ее…

Акула чуть шевельнула хвостовым плавником, и ее тело стремительно рванулось вперед. Около самой банки она распахивает свою белую пасть и… и вновь закрывает. Банка колеблется, мельтешится перед самым акульим носом, но акула не глотает ее. Кажется, что она обнюхивает банку, как будто внимательно рассматривает, обдумывает: глотать или нет?

— Ну, глотай же! — Корин стукает ладонью по туго натянутому тросу и банка прыгает, кружится в воде, как живая. Акула чуть отстает, потом снова рвется вперед и поддает банку головой снизу так, что банка на полметра подскакивает вверх. Банка опускается вниз, и акула еще раз поддает се своим острым рылом.

— Играет, подлюга. Есть нам время играть! — нервничает Корин. — Глотай ее! Жри! Ну?

Нет. Акула не хочет глотать банку. Черта с два! Может, она уже глотала такие железяки и теперь страдает несварением желудка? Все может быть… Поднырнув под нашу приманку, она догоняет «Корифену» и смотрит на нас из воды. Мне даже показалось, что она подмигнула. Дескать, дурочку хотели найти? Нет, не выйдет.

— А в кино проглотила, Хап — и готово, — разочарованно говорит Корин, — Что ж делать?

— Попробуем сначала наловить планктончика. А там видно будет, — предлагаю я, — Петя, ты любишь планктон?

— Зоо?.. Или фито?., — скучным голосом уточняет Петя.

— Конечно, зоопланктон. Знаешь, таких букашек, рачков. Сейчас мы их наловим сеткой. Хорошо, что я ее положил в лодку.

— Давай лови побыстрее. Попробуем, как он на вкус. Уж очень есть хочется. Я всегда на судне по две порции супа ел. Организм требует.

Отмотав от троса банку, я размахиваюсь и швыряю ее в волны. Косой плавник метнулся к ней, белая пасть раскрылась и… банка исчезает s акульем животе,

— Ну ты подумай, — стукает кулаком в ладонь Корин, — хап и готово! Обманула нас.

— Чтоб она подавилась, — сплевывает в воду Скачков. — Коля, чего ты копаешься? Давай свой сачок!

Никогда я, наверно, так внимательно и придирчиво не рассматривал перед спуском в воду ихтиопланктонную сетку — трехметровый сачок из тончайшей шелковой сети, одетый на металлическое кольцо. В самом низу сети-сачка специальный стальной стакан, В нем собирается улов — отцеженный из воды океана планктон, мельчайшие живые организмы, населяющие толщу воды. Десятки раз вместе с Веней Огневым в этой и прошлых экспедициях приходилось делать мне планктонные станции. Еще позавчера штопал, чинил эту сетку на борту «Марлина». А вот сегодня нужно наловить планктон, но не для того, чтобы привезти его пробы в баночках на берег, в институт, а для еды.

Прикрепив сеть к тросу, мы с Кориным осторожно опускаем сачок в воду. Сначала сетка ныряет в глубину, а потом, расправившись в конус$7

— Ловись, планктон, большой и маленький! — восклицает Корин. — Говорят, что Бомбар так привык к планктону, что питался им и на суше. Ха, проживем, парни!

Скачков достает из ведра миску, ложки, моет их. Потом рядом с миской кладет коробочку с солью и, скрестив на груди руки, смотрит в воду, где белеет колеблющийся конус.

— Потерпи, Петя, — говорю я ему, — пробуксируем с часик-полтора. Чтобы побольше поймать,

— Знаете, ребята, а я пока совсем есть не хочу. — Корин сидит на носу «Корифены», осматривает горизонт. — Сам просто удивляюсь: еле-еле корку с тушенкой сжевал.

Горбушку, я видел, Стась проглотил за один глоток. И по-моему, не жуя. Мне хочется сказать об этом, но молчу. Наверно, человек просто внушает себе, что он сыт. И ни к чему его переубеждать. Неужели нам действительно придется питаться планктоном? Б-рр, я уже не хочу быть Бомбаром. Я хочу на «Марлин». Мне хочется побыстрее домой, на берег, В наш уютный, заснеженный сейчас город. Чтобы по вечерам ходить с Наташей на каток. Чтобы играла музыка, розовели прихваченные морозом ее щеки, чтобы она учила меня ездить "спинкой вперед"… и я бы чувствовал в своей руке ее крепкую ладонь. Я устал от приключений: рейс был длинным, сложным. Мы побывали с Сенегале, Гвинее, Гане. Видели джунгли, крокодилов и сбивали камнями кокосовые орехи. Пили кокосовое молоко. Хватит экзотики. Хочу на «Марлин», На берег. Домой…

— Алло, Коля! Пора…

Да, пожалуй, пора. Скачков берет в руки миску, а мы с Кориным и Валентином тянем трос. Сачок упирается, неохотно выползает из воды. От него остро пахнет морем. Бот и стакан. Все склонились над ним. Я откидываю защелки и вытряхиваю в миску улов — желто-розовую шевелящуюся массу.

— Занятный мирок, не правда ли, ребята? — говорю я, — Посмотрите, вот это рыбьи мальки. Наверно, летучих рыбок. А вот креветочки, крабики, медузки…

— Пахнут рачки-медузки отвратительно, — перебивает меня Валентин, — Нет, ребята. Вы как хотите, но я до судовой кают-компании терпеть буду.

Я ставлю миску на банку. Стась и Петр с задумчивым видом сидят с ложками около нее.

— Вы знаете, ребята, — продолжаю я. — Хейердал считает, что по вкусу планктон напоминает то рака омара, то креветок и даже черную икру.

— Черную икру, говоришь? — Скачков, поморщившись, берет живую «кашку» своей ложкой и задумчиво поднимает на уровень глаз. Потом нюхает: — Фу, черт… какая гадость!

— Ладно, не привередничай… Начинайте, ребята.

— Ха, а ты?

— И я тоже. Потом. За нами.

— Нет уж дудки. Все вместе. А то ты как чеховский дедушка. Помните? В одном из его рассказов, когда покупали рыбу, то сначала давали попробовать дедушке. Если он оставался жив, то ели все. Ну-ка давай твою ложечку… так. Пополнее. Посоли немножко.

— Плохая память у тебя, Корин. Забыл, как на «Марлине» канючил: "Дайте попробовать планктончика. Как Бомбар хочу". А?

Корин действительно не раз пытался попробовать планктон из наших научных сборов. Он не отвечает, пододвигает мне коробку с солью. Я посыпаю немного соли в ложку. Вся живность в ней отчаянно копошится.

— Да, вот что я еще вспомнил: в Китае и Японии планктон уже добывают специально для пищи. Сушат на солнце, а потом из него готовят суп и разные другие кушанья. Даже начинку для пирогов делают. Планктон, ребята, очень питателен. В нем содержится до шестидесяти процентов жира. И американцы…

— Убедил! — прерывает меня Корин, — А ну, парни, раз-два… хоп!

Хоп! Я втискиваю ложку в рот и, зажмурив глаза, делаю большой глоток. По гортани и небу словно кипятком окатило. Это, наверно, от медузок. Они вооружены мельчайшими стрекательными клетками, и те клетки стреляют невидимыми глазам стрелами. Ощущение — словно водоросль пожевал, скользкую и раскисшую.

— Ничего, пойдет, — Скачков сморкается за борт, в сторону акульего плавника, и подцепляет еще одну ложку, — превосходная живая кашка. Только слишком поперченная. Во рту пожар.

— А я наелся. Ты, Коля, тоже? — Стась пододвигает миску к Скачкову: — Ешь, Петя, поправляйся. Придешь на пароход толстеньким.

В желудке нехорошо. Наверно, рачки и крабики еще бегают, суетятся там, а медузки обстреливают мой бедный желудок залпами своих стрекательных клеток. Я вытираю пот с лица. Жарко. И как-то муторно.

Солнце клонится к вечеру. Горизонт также пустынен. Тяжелые тучи ползут над заливом, отражаясь своими пухлыми телесами в почти спокойной воде. Голубая пустыня, голубое небо и солнце. Иногда оно прячется за тучи, и сразу становится прохладнее. Вечно сощуренные глаза раскрываются шире, отдыхают. Океан, небо и мы. Кругом пустыня. Даже чаек не видно. Да и что им делать возле нашей лодки? Самим бы хоть как-нибудь прокормиться. Нет, не видно чаек. Голодные, они носятся, наверно, сейчас за «Марлином» и недоумевают: почему же не отдается трал? Ах, «Марлин», «Марлин», где же ты? Ищешь ли нас, или опять механики ковыряются в масляном чреве уснувшего двигателя?

— Корифены! — От Валиного голоса я вздрагиваю; — Ребята, корифены!

Мы все разом поворачиваем головы к левому борту. Там, громко всплеснув, из воды выскакивает сплюснутая с боков тупорылая ярко-золотистая рыбина. Сверкнув своей до блеска начищенной чешуей, она падает в волны, и тотчас из океана выпрыгивает с дождевым Шорохом стайка летучих рыбок. Словно большущие стрекозы, они проносятся над водой. А в прозрачной воде спешат мимо лодки золотистые рыбы. Акула лениво поплыла в их сторону, но корифены стремительно Метнулись в глубину и, пронырнув под килем лодки, показались около ее правого борта. Заметив что-то, тройка рыб резко развернулась и умчалась прочь. А на Их месте вновь показывается акула.

— Еще стайка! — сообщает с кормы Скачков. — Догоняют!

Корин торопливо копается в металлической банке с блеснами. Свистнуло удилище, блесна мелькает в воздухе и почти без всплеска падает в воду. Чуть подождав, Стась начинает крутить катушку. Одна из рыб бросается к блесне, но из-под лодки темным неповоротливым бревном показывается акула, и корифена испуганно отплывает. Еще бросок… теперь в другую сторону. Там тоже мелькают желтыми тенями рыбьи тела… тоже корифены. Они отлично берут на спиннинг. Сколько раз после тралений Корин ловил для камбуза золотистых макрелей. Так еще называются эти рыбы. В трал они никогда не попадаются, потому что вечно обитают в верхних слоях океана, но на блесну ловятся превосходно. У корифен очень вкусное мясо, и Корин часто получал заказ на пяток рыбин от кока. Но эта чертова акула. Она опять здесь! А корифены… они же не будут ждать! Унесутся дальше.

— Уберите акулу! — кричит Корин,

Скачков пожал плечами и икнул. После планктона он почему-то стал икать. А может, его вспоминают дома.

— Валя, кинь что-нибудь акуле с левого борта! — Корин размахивается удилищем, и блесна, тоненько просвистев в воздухе, шлепается в волны справа от лодки.

Валентин достает лист бумаги, комкает его и бросает в сторону акульего плавника. Акула заинтересовалась бумажкой, чуть отстает от лодки, и в это мгновение Корин резко подсекает. Острый крючок вонзился в рыбье небо, от боли она выскакивает из воды, звонко шлепнувшись боком, падает обратно и, натягивая леску, исчезает в глубине.

— Страви леску! — обеспокоенно восклицает Валентин, — Порвет! Лопнет!

— Не порвет… не лопнет, — возражает Корин, но все же немного стравливает с катушки леску. Свесившись с Петром за борт, мы видим, как корифена носится, рвется из стороны в сторону. Вот Корин наматывает на катушку леску, и рыба свечой мчится вверх. Прыжок… всплеск — и снова вглубь,

— Смотри, — Скачков толкает меня локтем в бок. Я наклоняюсь ближе к воде: внизу, в фиолетовой глубине, направляясь к корифене, скользит темная теш..

— Стась, выбирай быстрее: акула!

Корин, откинувшись спиной назад и уперев рукоятку удилища в бедро, наматывает леску на катушку. Волосы упали ему на лоб, мокрыми прядками прилипли к коже, губы оттопырились, показывая судорожно стиснутые зубы. Еще немного, еще.

— Быстрее, черт! — кричит Скачков, от нетерпения притопывая пятками. — Сожрет ведь!

— Сам ты черт! — откликается Стась. Мышцы на его руках вспухли буграми, суставы пальцев от напряжения побелели.

— Кыш! Куда ты! — Скачков хватает большой разводной ключ и бьет им по металлическому борту лодки. Но акула даже внимания на него не обращает. Мы видим, как обеспокоенная корифена метнулась еще раз, еще, и страшные зубы перехватили ее пополам, В следующее мгновение акульи челюсти вновь сомкнулись, отбрив остаток кровоточащего рыбьего туловища по самые жабры. Голова корифены выскочила из воды; Корин не удержался на ногах и грохнулся в лодку, ударившись спиной о борт.

Голова корифены. Вот и все, что нам достается. Она еще жива: жабры судорожно приподнимаются. Ярко-янтарные рыбьи глаза стекленеют; в них, только что наполненных ужасом, отражаются тучи, проплывающие над лодкой.

— М-да, — разочарованно тянет Корин, — история.

— От акулы надо избавиться. Как-то ее нужно отогнать. Или вообще казнить.

— Легко сказать. Ну, крючки у меня крупные есть. Можно ее, конечно, поймать. А что дальше? В ней центнера полтора весу. Помните, всей палубной командой таких рыбок на борт вытаскивали, и то они нам концерты устраивали. Да она нашу лодку перевернет.

— Предложение есть, — говорит Петя Скачков, — ее следует замучить.

— Как это замучить?

— Значит так: попадется на крючок и пускай там бултыхается. Пока не подохнет,

— Чушь ты несешь, Петр, — Корин Даже сплюнул. — Это такая живучая тварина! На горячей палубе по полчаса хвостом колотит. А помните, пузо вспороли и кинули в воду. Так она плывет хоть бы хны, а кишки в воде, как тряпки, болтаются. Тьфу… А ты говоришь «замучить». Она нас всех замучает, а не мы ее.

— И все же надо попробовать. В крайнем случае трос обрубим. Черт с ним. Лишь бы от акулы избавиться, — говорит Валька. — Корин, готовь снасть. Завтра утром с ней расправимся. Коля, опускай свою сетку.

…Вечер проходит в мрачной тишине. Сразу с наступлением темноты «Корифену» настиг небольшой ливень. Вычерпав воду из лодки, садимся ужинать. В сетку за несколько часов буксировки набилось с литровую банку планктона. Когда вытряхиваем улов в миску, живая масса вспыхивает холодным голубым светом. Кажется, что в сетку попали не мельчайшие животные океана, а груда драгоценных камней, переливающихся всеми оттенками синего цвета — от ярко-голубого до густо-фиолетового.

— Это перидинеи, ракушковые рачки и ночесветки, — говорю я, — возбуждаясь, они начинают светиться. Мельчайшие существа как бы горят с ничтожным выделением тепла. Интересно, правда?..

Все молчат. Скачков, вздохнув, подцепляет планктон ложкой и отправляет ночесветок, перидинеи и ракушковых рачков в рот.

— Ух, печет! — шепчет он и, открыв рот, шумно вдыхает в себя воздух. Во рту у него, как у фокусника, полыхает голубой огонь.

Мне еще хотелось сказать о том, что живой свет в организмах возникает при наличии особых веществ — белка люциферина и фермента люциферазы.

— Ребята, — начинаю я, — ну что вы все такие кислые? Хотите, я вам расскажу про те процессы, которые происходит в…

— Заткнитесь, Леднев, — обрывает меня Валентин, — берите ложку и ешьте планктон. Он очень питателен. А вам, как и всем, кто здесь присутствует, надо питаться. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас отдал концы.

И я стал есть планктон. Жмурился, давился, стонал, но ел. Ведь Валентин прав; нужно питаться. Иначе будет плохо. Черт знает, сколько нам еще вот так болтаться в заливе. А до берега не дотерпишь. До берега еще далеко. И не известно, когда мы будем на палубе судна. Если только «Марлин» разыщет нас в ближайшие трое-четверо суток.

Тихо и грустно было в этот вечер на «Корифене». К тому же и Бенка напакостил: пока мы мужественно опустошали миску, наполненную голубым светом, Бенка забрался под брезент и распотрошил Валин «Казбек». Почти полную коробку папирос. Бенка отрывал у каждой из папирос мундштук, раздирал тонкую бумажку и табак высыпал. Валентин только зубами скрипнул, когда увидел пустую коробку. Я думал, что он отколотит незадачливую обезьянку, но «адмирал» сдержался: махнул только рукой, проворчал что-то такое морское, соленое и лег спать. Рядом с ним устроился я с нашкодившим Бенкой, а с другой стороны — Корин.

На небе, между тучами, безучастные и равнодушные ко всему дрожали звезды. На корме чернел силуэт и то разгорался, то гас красный огонек. Это, не выпуская из зубов своей трубки с остроносой физиономией Мефистофеля, нес вахту Петр Скачков. Устроившись поудобнее, н закрыл глаза.

Пошла третья ночь нашего необычного путешествия.