"Борис Кригер. Сказки" - читать интересную книгу автора

приласкивающая, и потому еще милая, что пособляющая медвежке в самом вкусном
деле - утка с яблоками - первый шаг философа. Субстанция манящая, но, по
опыту известно, кончающаяся почти без права выпроса добавки.
И Новые года шли сначала шумно с запахом мандаринов, потом шумно без
запаха, а после бесшумно без запаха, до и вовсе одинокой сосиски с пивом в
земле, где эра новая вне закона.
Был мишке папища - молчащий, но страшный, редко орущий, от чего и
молчащий даже страшный. Он ел борщ всегда из тарелки глубокой, и вилку имел
свою, и трапезничая, глаз молчащих не сводил с ручки форточки балконной
двери. Его все боялись, и бабулька медвежкина боялась: "Вот придет,
достанется нам на орехи..." Но папа бережлив был очень.
Милая бабушка мишки была старенькая и прозрачная. Медвежка думал, что
он умрет, как ее не станет, но не умер, а ее не стало. Мишка любил ее очень
и мучил, как мучают всех любимых.
И был у них овощной день, чтоб есть один чеснок. Чеснок, конечно, не
ели, но все одно весело, хоть и грустно.
Был еще у медвежки желтый игрушечный медведь, и он его мучил,
наслаждаясь, хотя и сшил сам ему трусики. Но кончилось все, как оборвалась
плюшевая голова, и был то, может, первый грех сладострастный, а значит, и не
грех.
Еще боялся медведька уходящего времени, боялся что-то забыть, потерять.
Игрушки в детсад не дал - не из жадности, а от страха их никогда больше не
увидеть. И каждую бумажку не выкидывал, и каждое слово бабушке пересказывал,
чтоб не потерялось. А мамище говорил, что слепит все бумажки когда-нибудь в
один большой лист. Но мамища кричала на кухне на бабульку, что мишка
сюсюкалкой вырастает, а мы ж не на монмартрах проживаем.
Медвежка был всем - космонавтом, укротителем змей, гладиатором и
суперменом в летающей суперподлодке. И все обрывалось всегда прелестью
холоднящих простыней, облизывающих плюшевую шкурку, и пиратским дрейфующим
кораблем до утра.
Строил мишка еще пластилиновые города и всегда их разрушал, при том
упиваясь больше, чем от их строительства. А была кругом тишина.
Но волчары сорвались с цепей. Запах плюшевого мяска будоражил их
истовые ноздри. "Он нужен нам позарез!" - вдруг взвопили они. А медвежка
источал определенный аромат, столь сладенький волчьему сердцу. Волчары
дробили когтями асфальт, сочились проулками, сваливались с крыш. "Где
пушистый медвежонок? Ну его на войну! Ой, сваляем ему пушок!" И лязгали
волчары автоматом, и пили газированную воду.
Медвежка слез со стула и спрятался под кровать. На столе остался
недорушенный пластилиновый город. Явно чувствовалось, что в нем шла большая
война. Ее развязал медвежка. Под кроватью было темно, и он боялся темноты,
потому что это самая настоящая слепота, а в ней каждого можно обидеть.
- Я - медвежка плюшевый, лапистый, - бормотал медвежка. - Отчего же
жаждут шкурки моей однорожие волчары?
В уюте подкроватья слабо верилось во вселенский заговор против
медведьки, но он продолжал:
- Ну, выньте мне зубки, оторвите лапки! Осладостраститесь разок, и
пусто? Ну, давите желтых цыплят! Ведь суть пушистая у них такая ж, но голова
отяжеляется исключительно клювом.
- А нам плевать, медвежонок ты или цыпленок! - глухо отозвались волчары