"Борис Кригер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

такой нестерпимый транжир. Но как мне важно, чтобы это нравилось тебе
сейчас, сегодня, всегда, чтоб ты читала меня очень часто, как я хочу тайком
застать тебя зачитывающейся мной, чего не происходит, и то не страшно и
ожидаемо, ибо незнакомых текстов для тебя у меня нет, и больше, чем печатная
страница, едва родившись, не успевает для тебя утаиваться, ибо не медля бегу
я поделиться очередным открытием с тобой, как наш маленький сын не ожидает и
секунды, чтоб поделиться с тобой переживаниями обо всем окружающем.
А ты читаешь Чехова, а Чехов мечется, надоевший своей возлюбленной,
которая запоем читает меня.
Ведь, в общем, литературой занимаются бездельники и ханыги, немало
гениев пера водят космические корабли и тепловозы, им недостает ни времени,
ни сил писать, а уж тем более доводить до широкого читателя свои воистину
бессмертные произведения. Шекспиры и Булгаковы бродят миллионами по этой
Земле, у них в головах или в столах, но чаще в душах такие драмы и
повествования - закачаешься, но это же не значит, что всем сломя голову
следует все это извлекать на полки граждан и библиотек. Что же ты думаешь,
мало в Афинах бродило Софоклов? Ты спросишь, отчего же именно он сейчас в
старинном переплете брошен визгляво у нас в библиотеке на ковре, а не
какой-нибудь Паладий Аристофулик, славный поэт в душе, о котором Мироздание
забыло еще задолго до его же рождения? Все очень просто: Софоклу -
градоначальнику и не полностью дурному человеку - не хватало славы
административной, вот и возник несчастный царь Эдип, неспешный детектив
времен, не знающих приличной печатной машинки. Или Катулл...

Odi et amo. Quare id faciam, fortasse requires?
Nescio, sed fieri sentio et excrucior.

Ненавидя - люблю. Как такое возможно,
наверно, ты спросишь?
Я не знаю, но чувствую - это со мной и я этим
распят...[3]

Да, Катулл прекрасен, но не более, чем сотни пламенных юношей из
римских коридоров. И тем, что волею судьбы именно его полуистлевшие рукописи
нашлись в одном из монастырей, он обязан разве что какому-нибудь древнему,
но стойкому заклятию, что ты, дескать, дерзкий любовник, похититель чужих
жен, будешь наказан - нет, не плетью и не адом, а лишь тем, что подобные
тебе, сломя голову от счастья и волненья, воспроизведут твои слова,
бесстыдные, но пленяющие слова, на границе будущих тысячелетий, на языке
чужом, в иных звучаньях, во времена, когда название твоего славного Рима
давно забудут, с каким произносить-то ударением.
Ты помнишь тот самый злополучный день, когда впервые в жизни я
взобрался на гнедого лошака и, громко ругаясь, наперевес с весьма
подержанным копьишком помчал во весь опор освобождать тебя из замка Синих
духов? Уж не знаю, откуда иной раз берутся силы и смелость, но я их в пух и
прах, в пух и прах, понимаешь, тогда разнес. Ты мной гордилась бы, наверное,
но жаль, что окна грозной башни выходили во двор, и кроме стога сиротливого
сена ты не могла ничего созерцать и только слышала тупые всхлипы битвы
сначала в южном крыле, а после и у подножия бастиона, в котором тебя смели
содержать. Я их очень не любил, этих самых Синих духов. Духи отчаянья и