"Милош В.Кратохвил. Европа в окопах (второй роман) " - читать интересную книгу автора

в окопах, выданного на милость жестокому коварству войны, в то время как он,
Комарек, до сих пор жил, точно в бонбоньерке, и еще не слышал свиста ни
единой пули!
И потому - словно бы из чувства покаяния - он быстро перехватил
инициативу и направил разговор в русло венских воспоминаний, рассчитывая
сразу же полностью завладеть вниманием гостеприимного хозяина.
И, конечно, не ошибся.
Стремительно сменяли друг друга ("помнишь?..", "не забыл еще?..", "это
было, когда...") картины прошлого, вставали перед ним тем красочнее, чем
резче отличались от землистой серости блиндажа. И вот вновь зажглись огни
хрустальной люстры над зрительным залом Бургтеатра, куда так пока и не
успели пригласить Жирарди, а на земляных стенах возникли пестрые полотна
выставок из Павильона сецессии.
- Я вовсе не удивляюсь тому, что перед картинами какого-нибудь
Мондриана или Кандинского зрители чувствовали себя одураченными. Впрочем,
даже если бы это так и было - когда имеешь дело с гениями, ничто не
исключено, - я бы ни в коей мере не удивился и был бы готов их поддержать:
да сгинет старый, прогнивший мир! Ведь в сущности ничего иного их картины и
не провозглашали!
- А что пришло потом? Вот эта война. А что будет после нее? Старое
наверняка не вернется, оно уже... - И Габерланд, сжав кулак, оттопыренным
большим пальцем указал в землю.
Комарек с изумлением наблюдал, как Габерланд постепенно обретает
прежнее обличье. Только его экскурсы в область искусства сопровождались
теперь более острыми формулировками.
- Ты способен вызвать в своем воображении какую-нибудь из картин этого
гибрида всех древних европейских культур Кирико? Это же поразительная смесь
шутки и холодного, смертельного отчаяния! А как ловко он обвел вокруг пальца
консервативного зрителя: чтобы тот не мог искать себе оправдания в том, что
художник пользуется непонятными средствами, Кирико каждый предмет, каждую
фигуру, каждую деталь воспроизводит со всей точностью, реалистически верно -
лев у него лев, с великолепной кудрявой гривой, на часах видны все цифры,
стрелки словно выточенные, в стене различим каждый кирпичик, ступеньки
затушеваны, как на школьном чертеже, безголовый манекен, ракушка, огонь,
муляж человеческой руки - все "как живое"! Да только способ, каким все это
объединено или противопоставлено, придает картине грозный смысл! Он неясен?
Разумеется, но и сама эта неясность наводит ужас. Ведь в картине нет ничего
случайного, произвольного, за всем скрывается определенный, сознательный,
точно рассчитанный замысел.
Только теперь Габерланд понял, что слишком увлекся.
- Прости, я, кажется, совсем заболтался. Не удивляйся. Тут не часто
представляется подходящий случай... Скажу лишь одно: все это были предвестья
того, что происходит здесь, - он описал рукой неопределенный круг. - И вот
мы в этом по уши. И уже не выберемся... Помнишь Ганспетера?
Комарек отрицательно покачал головой. В тот момент он думал совсем об
ином: об удивительной метаморфозе двух непохожих друг на друга Габерландов
разных времен, которые сейчас перед ним попеременно показывали свое лицо.
- Того поэта, который так никогда ничего и не опубликовал. Помнишь, он
еще выступал с чтением своего "Титаника", нашумевшей поэмы, в которой
предрекал конец света. Представь, он застрелился. Сделал для себя прямые