"Петр Краснов. От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2" - читать интересную книгу автора

было видно, как он летел. Вдруг где-либо, совсем неожиданно и не там, где
думали, зашуршит и завизжит воздух, все освещая, вспыхнет яркое пламя,
раздастся страшный оглушающий грохот и завоют осколки, разлетаясь кругом.
Потом наступит мучительная тишина. Ухо прислушивается, не слышно ли стонов,
не кричит ли кто-либо жутким голосом "носилки!". Пахнет какою-то химией. Не
порохом, но едким запахом кислоты. Тихо все. Потом раздастся чей-то голос:
"Куда попало?" И послышится ответ: "Немного не дохватило до командирской
землянки".
После этого царит жуткая тишина. Солдаты боятся сидеть в землянках и
жмутся подле брустверов и траверсов. Кто-нибудь тихо вздохнет и скажет
задумчиво: "Так-то вот Павлиновские сидели в землянке, а оно ударило. Не то
восемь, не то шестнадцать человек положило. И не нашли".
И больше всего смущало людей то, что были люди и ничего не осталось,
чтобы похоронить.
Ночью мерещатся газы. Особливо под утро. Вдруг где-то на фланге
печально зазвонит чугунная доска, завторит другая, раздадутся выстрелы, и
люди тревожно хватаются за маски и начинают надевать их и кажутся уже не
солдатами, а страшными демонами, ходящими под землей. Выбежит вперед
химическая команда, пойдут тяжелые минуты. Шибко бьется сердце и не знаешь,
почему оно бьется, потому ли, что волнение охватило или это уже газ начинает
отравлять. Сквозь мутные очки противогаза все кажется необычным и чудятся у
кольев какие-то темные фигуры. - Снимай маски. Никаких газов!
Ложная тревога. Туман поднялся с реки. Скоро рассвет.
Утром по всему фронту поднимается пальба. Грохочут пушки и в бледной
синеве неба часто белыми зайчиками, целыми стайками рвутся шрапнели. Летят
аэропланы. Один, другой, третий, четвертый, пятый. К грохоту наших пушек
начинают примешиваться тяжелые глухие удары от взрывов больших бомб,
бросаемых с аэропланов. Теперь и бруствера, и траверсы не спасут. Все
прячется по землянкам, под блиндажи, и только часовые стоят у брустверов,
смотрят вперед и творят молитву.
Часам к восьми, когда окончательно рассветет, все стихает. В землянках
крепко спит наволновавшийся за ночь народ, гуще становится воздух и душнее в
темных норах. Кто-либо откроет дверь, и свежий осенний воздух остановится,
не дерзая войти в землянку. Густой пар повалит из нее, и еще крепче заснут
люди, наполняя окоп переливами густого могучего храпа. "Эк их!" - скажет
часовой и словно зевнет и потянется.
Эта тревога ночью, игра на жизнь и смерть, на случайное попадание
снаряда в землянку развлекали Саблина. Пребывание ночью в одной обстановке
тревоги с солдатами, давало ему оправдание перед совестью за Карпова, за все
то, что он сделал, как начальник. Оно оправдывало его генеральские погоны и
давало ему право приказывать и диктовать свою волю солдатам. Козлов,
чернобородый капитан, Ермолов и их солдаты привыкли к нему и называли
Саблина почтительно: "Наш генерал". Он в их понятии выдвинулся, вырос над
целыми десятками других генералов, ему верили, его любили.
Наверху, напротив, его осуждали. Давыдов и начальники дивизий
усматривали в этом упрек себе, а сами не хотели ни рисковать ночными
сидениями, ни лишать себя комфортабельного сна по избам. И опять, как тогда,
когда корнетом Саблин начал делать именно свое дело, про него говорили, что
он выслуживается, что он не в меру старается, так и теперь считали, что это
только битье на популярность, искание известности. "В Скобелева играет!",