"Авенир Крашенинников. Горюч-камень " - читать интересную книгу автора

подхватил и понес Марью. Дурачок Прошка култыхнулся навстречу бегущим, ткнул
длинным черным пальцем в вечереющее небо, заорал:


Коршун, коршун,
Облаки наморшыл,
Облаки летят,
Перушки ронят!

Его сшибли с ног и вдруг остановились, тяжело дыша и удивленно
озираясь. Внезапная тишина заложила уши. У дома старосты звякали уздечками
заседланные кони, роняли желтоватые хлопья пены, около прохаживались
солдаты. На крыльце, сунув руку в бок, стоял офицер в широкой шляпе и
зеленом кафтане, подрагивал ляжкой. Из-за его спины выглядывала скудобородая
рожа старосты.
- Мужики! - зычно позвал офицер.
Толпа вздохом отозвалась, волнами замерла.
- Слушай приказ! - Голос офицера падал на головы кувалдой. - Для пользы
атечества, по велению нашей государыни-матушки, на реке Кизел закладывается
завод...
- Заво-од, - глухо отдалось в толпе.
- Даем вам два дни сроку, а по истечению оного всем мужикам от
осьмнадцати до тридцати годов с бабами и чадами держать путь на Кизел.
Такова воля господина вашего Лазарева Ивана Лазаревича.
Толпа взвыла, как подрезанная, упала на колени, поползла. Солдаты
построились цепочкой, офицер дотронулся до шпаги, дернул ляжкой. Медный
голос его зазвенел над селом:
- Р-разойдись!
- Ироды! Кровохлебы! Пугача бы на вас! - выкрикивали из толпы.
Солдаты вскинули ружья, прижмурились. Вместе с другими Марья
попятилась, прикрыла рукавом глаза. Страх полынной горечью перехватил горло.
- И вправду погорельцы, - услышала она голос Моисея.
Он стоял рядом, темные тихие глаза его глядели куда-то сквозь Марью,
сквозь солдат, за далекую синюю стену леса. Он потер ладонью свой выпуклый
лоб, вздохнул, тронул Марью за плечо:
- Пойдем, Марьюшка.
В подслеповатое волоковое оконце мутно сочился скудеющий свет. Едва
приметной холстинкой падал он на скобленый стол, ронял невесомые лоскутья на
вытертые добела плахи пола. Моисей сел на лавку, уронил худые смуглые руки
на колени. Маленький Васятка подбежал к нему, тронул за рукав, но отец даже
не поднял головы. Острая жалость к себе и к мужу подкатила Марье под сердце.
Она отвернулась, несколько раз переставила чугунок.
Четыре года миновало со свадьбы, а Моисею все камни да руды какие-то
снятся. Только удастся время, торопится он в леса, словно опостылел ему этот
дом, примелькалась Марья. Приходит просветленный, будто выше ростом,
выбросит на стол всякие каменья и начинает говорить чудно и непонятно. Не
похож он на тех мужиков, что землю ковыряют да по праздникам у кабака ребра
друг у друга пробуют. Ласковый, дурной, как дите. И как-то по-матерински
любит его Марья за эту непохожесть и как-то по-бабьи страшится ее. Соседки
все уши прожужжали: